Обратная сторона войны

И вот мы в руинах на окраине сирийской столицы. Длинный забор, упавший пролет, я аккуратно заглядываю в него и вдруг вижу самый настоящий «гуляй город». Что это такое, спросите вы? Термин, вообще-то, сугубо русский. Означает, сухо говоря, полевое передвижное укрепление. Иван Грозный еще применял. Сооружали большой щит из бревен, который пушкари или стрельцы двигали перед собой при наступлении на позиции противника или на вражескую крепость. Так вот, я увидел «гуляй город», но арабский вариант. Описываю: большой желтый бульдозер, весь увешанный мешками с песком. Они висят на всех механизмах и вокруг кабины, у которой вместо стекол наварены толстенные железные листы. Только нож свободен, защищая водителя с фронта, он высоко поднят вверх. И вот этот трактор, лязгая траками, переваливаясь через куски бетона и валяющиеся повсюду автомобильные скаты, движется к далекому ангару через большой пустырь. А справа от бульдозера, обхватив руками экипировку, труся´т несколько сирийских военных, стараясь не высовываться, чтоб со стороны боевиков их было не видно. Когда бульдозер снижает скорость, они пыльно тормозят, когда увеличивает обороты, солдаты рвут жилы, пыхтят, но делают все, чтоб не отстать. Доехав до противоположной стороны, «гуляй город» сцеживает в развалины своих «пассажиров» и, прикрывая собой уже другую их партию, возвращается обратно к нам. Эдакий паром безопасности в море огня.

Перебегаем пустырь, прикрываясь бульдозером, и мы. Попадаем в огромный светлый ангар. Стопки шлаковаты, какие-то сваленные конструкции. В углу уже привычная сгорбленная фигура пулеметчика. Позиция обложена мешками, но уже не с песком, а с цементом. Сам он сидит, уткнувшись в амбразуру, слегка двигая, крутя корпусом туда-сюда, как будто танцуя. Стул-то у него офисный. Даже не стул, кресло. Удобное, кожаное, с массивными подлокотниками и мощной спинкой, на крестообразной подставке. Вокруг все усыпано гильзами.

– Позиции боевиков снимать пойдете?

Назир вопросительно кивает, глядя на меня. Я загораюсь.

– А где они, далеко?

– Ну там, на той стороне…

– Блин… А как их снимать-то?

– Издалека.

Провожатый-солдат ведет нас по лестнице вверх. Затем, уперевшись ладонью в грудную пластину моего бронежилета, останавливает меня у дверного проема, ведущего в огромный, залитый солнцем зал с широкими окнами. Стекла в этих окнах выбиты, остались рамы. Солдат жестом дает понять: «Смотри на меня». А сам вдруг глубоко приседает, сгибается в три погибели и, быстро-быстро семеня ногами, почти «гусиным шагом», перебегает в угол зала. Я лечу следом, успевая заметить, что провожатый шлепает впереди ногами, обутыми в черные гражданские туфли на босу ногу. «Сотрешь ноги-то без носок!» – совсем не к месту думаю я, выпрямляясь и прижимаясь спиной к стене. Перевожу дыхание. Солдат расслабленной рукой показывает в сторону позиций противника. Оператор Артюхов уже рядом. Он аккуратно высовывает объектив в окно.

Вот так же мы зимой девяносто пятого, в Чечне, с Серегой Кукушкиным снимали дудаевский дворец. Из оконного проема нового здания Грозненского нефтеинститута. Щелк, пуля! И Кук повалился на бетон. Как осыпался, будто ему позвоночник моментом размягчили. Выдергивал я его в слепое пространство, взявшись за ногу. Ребята военные помогали. Из головы кровь течет… Правда, снайпер слабенький попался. Черкашом пуля прошла. Ну, Куку тут же и промедол воткнули, и стакан коньяка преподнесли. В общем, все тридцать три удовольствия.

Мишка Артюхин, здесь, в Дамаске, вот так же выглядывает в проем. Снимает и ворчит.

– Ну, где они?

– А ты вылези, помаши дяде ручкой! Сразу увидишь!

К нам мощно, как маленький паровоз, прибывает «звучок» Ялдин. Бежит, громко топая, садится возле меня на корточки. Дышит тяжело.

– Вставай, Леха!

Ялдин не реагирует, и я шлепаю его ладонью по каске.

– Вставай! Здесь не простреливается!

Он выпрямляется и выглядывает краешком глаза на улицу.

– А где они?

– Блин, еще один следопыт! Где-то там, в развалинах!

– Я поворачиваюсь к солдату, застывшему в углу с автоматом, прижатым к груди.

Эх, языками не владею! Был бы я волшебник, делал бы для себя в каждой стране подарок: знание местных языков и наречий. Представляете, приезжаю в Африку – бац, свободно говорю на суахили! Приезжаю в Дагестан, скажем, в Хасавюрт – бац, на аварском! Или в Леваши – бац, на даргинском…

– Чего мы здесь ловим-то!

Артюхов возмущается, не отрываясь от видоискателя. Он водит своим объективом по заоконному пространству. Я лихорадочно вспоминаю что-нибудь из своего училищного курса английского языка. Киваю солдату:

– Эээ… Friend! Эээ… блин. Where the enemy?

Сириец недоуменно глядит на меня. А за окном, близко-близко, щелкает автоматная очередь. Две пули сбивают кусочки штукатурки на потолке зала и с противным визгом улетают куда-то в пол. Солдат тут же показывает в сторону окна пальцем и делает страшное лицо.

– «Леха! Все, хватит снимать!!»