Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

Я уже чувствовала, куда он ведет. Он еще долго говорил о чести, о великом русском народе, о героической Красной армии и о вожде, о большой победе над врагом и прочее, и прочее. Я сидела, как в полусне. Его монотонная речь почти убаюкивала меня. Хорошо, что в комнате было полутемно и он не мог видеть выражения моего лица. Только когда он опять обратился ко мне с вопросом, я вздрогнула, как бы проснувшись.

— Ну, вы согласны работать на нас? Мы должны найти всех наших врагов.

Я молчала. Вопрос был ясен. Неужели меня хотят зачислить в категорию шпионов, вернее в категорию презренных сексотов, да еще без всякой романтики?! Тут мне вспомнился мой отец, который всегда говорил с невероятным презрением о доносчиках. Минута прошла в молчании. Наконец я сказала:

— Не знаю, товарищ майор, гожусь ли я для такой работы, о которой вы говорите. Я должна об этом подумать.

— Я даю вам три дня для обдумывания, товарищ Виктория, — сказал он и через секунду добавил: — но учтите одно: если вы любите родину и Сталина, — здесь нечего долго раздумывать!

Мне стало все ясно. Тем временем его прищуренные глаза — я видела их блеск даже в полутьме — испытующе уставились на меня. Прошла еще минута молчания, затем он сказал:

— Может, выпьем вина?

— Да, пожалуйста, — ответила я и вдруг почувствовала себя усталой и разбитой. Офицер вышел в другую комнату, но тотчас же возвратился с бутылкой и стаканами на подносе. Я тоже встала и подошла к окну. Небо было покрыто темными тучами. Как перед грозой, сильный ветер гонял по улицам клубы пыли. Деревья и кусты наклонялись во все стороны, а на стекла окон уже падали первые крупные капли дождя.

Майор налил вино и тоже подошел к окну, протягивая мне стакан.

— Это хорошее вино. На здоровье!

— На здоровье!

Он выпил свой стакан и несколько минут стоял рядом со мной. Он был хорошего телосложения: широкоплеч, немного выше среднего роста; его густые каштановые волосы были ровно зачесаны назад. Теперь я вспомнила, почему его лицо с первого взгляда, еще там, в здании НКВД, показалось мне знакомым. Он немного напоминал того молодого лейтенанта, с которым в самом начале войны в Краматорске было мое первое свидание. А может, это и был он? Ведь и имя его Николай…

Между тем уже совсем стемнело. Я поставила свой стакан на стол и села опять на диван. Офицер повернулся ко мне и стал смотреть на меня, руки в карманах. Вокруг было совсем тихо. Мы оба молчали. Вдруг мне почудилось, как откуда-то долетает до меня та тревожная мелодия, которую пел молодой лейтенант, проходивший мимо нашего ночного лагеря…

На мгновение комната вдруг ярко озарилась, и раздался сильный раскат грома. Я вздрогнула — еще с детства я всегда боялась грозы. Этого страха я до сих пор не могу преодолеть. Начался проливной дождь. Если бы не гроза, я бы встала и ушла. Но теперь я сидела, как прикованная, и боялась пошевельнуться от страха.

Офицер подошел к столу, налил опять вина и выпил свой стакан, не обращаясь ко мне, затем в темноте опять пристально уставился на меня. А я под этим взглядом почти застыла… Я взяла свой стакан и начала пить вино медленными маленькими глотками. А молния то и дело озаряла нас, гром еще больше усилился, и дождь непрестанно барабанил в стекла окон.

Быстрым, легким движением майор подошел к дивану и сел рядом со мной.

— Почему вы дрожите? — спросил он и положил руку мне на плечо. Его рука была мягкая и теплая. Да. Она напомнила мне многие руки — руку дяди Феди, руку Сергея, руку Потапова, руку того красноармейца, который первый раз обнял меня…

— Я боюсь грозы.

Офицер рассмеялся и притянул меня к своей груди. А я не оттолкнула его. Да и могла ли я? Ведь здесь я была в его руках, как в плену. И почему-то мне вдруг сделалось хорошо и легко. Может, это от вина или от воспоминаний… Волосы мои рассыпались и запутались в его орденах… Я не могла больше сдержать рыданий. А он во тьме взял мое лицо в свои руки и начал целовать глаза, губы, волосы. Все расплылось, все помутилось…

Гроза прошла. Было уже за полночь, когда я медленно возвращалась почти опустевшими улицами к своему ночлегу. А в моей голове назойливо вставал один и тот же вопрос: как избежать ада, куда влечет меня этот молодой, красивый НКВДист? Через три дня я должна явиться к нему с окончательным ответом. Ибо: «здесь нечего долго раздумывать!» И эти слова, как рефрен, всю дорогу вертелись у меня в голове. Но три дня я еще свободна! Три дня. А потом? Потом меня завербуют в стукачи. Это начнется, вероятно, с незначительных доносов. Со временем дело будет осложняться и, наконец, дойдет до того, что я не смогу больше распоряжаться личной жизнью…

Вдруг я остановилась — эврика! Я нашла выход! Через три дня уходит эшелон с репатриантами на родину. Доктор Волков должен помочь мне. Он может послать меня с этим составом в числе медицинского персонала сопровождать отправляющихся.

— Через три дня мы едем домой, — сказала я Нине, когда она спросила меня, как было в НКВД.

— Как так?

— Я тебе завтра все расскажу. Ты сделаешься санитаркой. А сейчас уже поздно. Давай спать.