Обратной дороги нет

– Нет, просто так. Знал как-то! Или спрашивает: «Мужик, щетина есть?» Тот говорит: «Нет щетины!» А Лейба говорит: «Ты посмотри на припечке, где крейда у тебя стоит, там в банке с-под монпасье имеется щетина с прошлогоднего кабанчика, которого ты осенью резал». Мужик смотрит: да, коробка с-под монпасье и там щетина. Положил да забыл… Такой был человек Лейба. Говорят, еще при царе ему предложили ехать ко двору, но он отказался: такой был человек! Моему тестю он сказал еще до первой войны: «Ты, Яков, пойдешь на войну, но не бойся – на четвертый год вернешься домой, и все твои будут живы и даже более того!» И тесть все гадал: почему «более того», а когда вернулся через три года из австрийского плена, то узнал, что у него почему-то дочка родилась. И слава богу, потому что вышла мне хорошая жена. Уже если встречу Лейбу, так он скажет!

– Поповские сказки! – сказал Гонта. – А Лейба твой шарлатан. А если б был такой, так уж я знал бы, о чем спросить.

– Что бы ты спросил? – поинтересовался Андреев.

– Знаю, – ответил Гонта. – Уж я спросил бы!

Топорков размашисто шагал рядом с прихрамывающим Бертолетом, похожим в своей каске и длинном пальто на осенний гриб опенок.

– Вы женаты, Вилло? – спросил Топорков.

– Я? – Бертолет растерялся. – Собственно… нет… Была невеста, собственно. Но… фамилия у меня, знаете, неудачная. В тридцать седьмом я уехал учительствовать в деревню, да как-то все расстроилось. – Он обеспокоенно посмотрел на майора, а затем выпалил скороговоркой: – Если вас интересует моя биография, я могу подробно.

– Ну зачем же так! – со своей обычной сухостью парировал это предложение майор. – Просто хочу выяснить, почему вы так суровы. Вон там, у второй повозки, медсестра одна управляется, – продолжал Топорков. – Пойдите и помогите ей. И вообще, позаботьтесь. Вы же мужчина, подрывник, черт вас возьми!

Странная, несмелая улыбка скользнула по лицу Топоркова.

Бертолет, сорвавшись с места, бросился догонять вторую повозку. И вот уже огромные разбитые сапоги Бертолета зашагали рядом с хромовыми трофейными сапожками Галины.

А далеко впереди обоза шел Левушкин.

Шаг у Левушкина вольный и бесшумный – кошачий шаг. Глаза быстрые, зоркие, глядящие так широко, что, кажется, с затылка – и то подмечают. Ну просто как у стрекозы – фантастические глаза. Слух чуткий, подхватывающий шелест падающего сухого листа и шум дальнего ручья в колдобине.

И автомат под рукой, а в нем семьдесят желтеньких, жужжащих смертей для врага – целый рой, готовый к вылету. Да четыре тяжелые лимонки в карманах – чертовы рифленые яйца, звон и гром. Да нож отличной золингеновской стали, боевой трофей от эсэсовца, не просто эсэсовца, а того, что был в голубой шинели на шелковой подкладке. Да парабеллум за пазухой – тоже приятная сердцу игрушка…

Хорошо, бесшумно шел Левушкин – мышцы тугие, жадные к действию, даже, кажется, прислушайся – скрипят от собственной крепости, как портупея у новоиспеченного лейтенанта. А что медсестра Галина – так это забыть! Забыть, в бабушкин комод положить на самое дно! А сверху, как у бабушки, шаль с нафталином, гипсовый бюст Менделеева, ошибочно принимаемый за изображение Саваофа, шубейку лисьего меха, шелковый платок с розочками – и на ключ, баста!

Слушал, смотрел по сторонам Левушкин, но находил еще время и наклониться, подобрать в шелухе листвы орех – и на литые зубы, как в тиски…

Только успел Левушкин орешек подобрать и за щеку его положить, как раздался треск – не от разлетевшейся скорлупы, а от сухой ветки под чьей-то ногой.

Левушкин тут же распластался на земле.

Со стороны опушки, где кончался орешник, доносились голоса. Левушкин разобрал только, что говорят по-немецки.

Осторожно выглянув из-за куста, он увидел двух человек, в коротких, мышиного цвета шинелях и пилотках. Они устало шли по поляне и глядели под ноги. Зоркий глаз Левушкина подметил, что они шли вдоль стелющегося по земле провода. У одного, молодого, за спиной, помимо карабина, висела катушка с проводом – та самая, вечное проклятье всех связистов; у пожилого за поясом с одной стороны была заткнута граната-«колотушка» с длинной деревянной ручкой, а с другой – блестящая телефонная трубка; аппарат же он нес в руках.

Левушкин взглянул вдаль и увидел на склоне одного из холмов хуторок из трех чахлых изб, а неподалеку – грузовик с широким тупым носом и муравьиное скопище солдат вокруг…. Глаза у разведчика посветлели от ненависти, и хмельная поволока слетела с них, как пенка с молока. Он криво, недобро усмехнулся, словно кот на синичий звон, и, вихляя узкими бедрами, пополз следом за гитлеровцами…

2

Когда Левушкин вернулся к обозу, то за его плечами висел вместе с автоматом ППШ немецкий карабин, а за поясом с одной стороны была заткнута граната-«колотушка» с длинной деревянной ручкой, а с другой – телефонная трубка, соединенная с аппаратом, который Левушкин нес в руке.

Горделиво прошел он мимо Галины и Бертолета прямо к Топоркову.

– Товарищ майор, в хуторе немцы. На «даймлере» прикатили.

– А это что? – спросил Топорков, указывая взглядом на трофеи.