Обратной дороги нет

Траншейка была не длинная — здесь оборонялось не больше отделения. Я насчитал девять торчащих из земли касок. «Если этих не перебьем, уйти не дадут — всех порежут огнем с близкого расстояния». Решение, вполне естественное для таких обстоятельств, пришло само собой. Я просунул руку под маскировочный костюм и снял с поясного ремня две гранаты. Лег на бок и осторожно при очередных вспышках ракет показал гранаты ближним разведчикам. Солдаты поняли, они тоже достали лимонки и показали их тем, кто лежал позади. Убедившись, что группа готова, я пополз, потому что с пятидесяти метров, да еще лежа, гранату до окопа не добросить. Разведчики двинулись за мной. Но не успели они преодолеть и несколько метров, как один из немцев оглянулся. Я отчетливо увидел его белое при сиянии ракеты лицо. Обнаружив рядом ползущие пятнистые фигуры, гитлеровец выкатил от ужаса глаза и заорал так, что у меня спину закололо, словно иголками. Таиться дальше было бессмысленно. Я вскочил и побежал вперед, чтобы добросить гранату. Видел, как немец дрожащими руками дергает затвор винтовки, а его соседи тоже поворачиваются в сторону разведчиков. Я метнул гранату, целясь в орущего, и тут же лег. Видел, как рядом бросали гранаты и падали на землю разведчики. Сейчас брызнут осколки — некоторые лимонки ве долетели до траншей. Никогда прежде те три-четыре секунды, пока горит запал, не казались такими продолжительными. Я даже успел подумать: «Может быть, гранаты неисправные? Тогда конец!» Взрывы заухали один за другим.

Я вскочил, скомандовал: «Вперед!», оглянулся — все ли поднялись, несут ли флаг и Голощапова? Перепрыгивая через окоп, видел на дне его темные фигуры немцев — то ли убитые, то ли пригнулись от взрывов. Я вырвал кольцо из второй гранаты, которая все еще была в руке, и бросил ее в окоп. Затем достал ракетницу и подал сигнал вызова огня. Красная ракета круто взмыла в черное небо. Я рассчитывал: пока прилетят снаряды, разведчики успеют отбежать на безопасное расстояние. Но артиллеристы, видимо, стояли уже с натянутыми шнурами. Ракета еще не погасла, как вдали бухнули орудия и первые снаряды, едва не задев по головам убегающих, разорвались неподалеку. Разведчики невольно попадали. Снаряды на излете неслись так низко, что просто не было сил подняться на ноги. Оборона врага покрылась частыми огненными вспышками и густой завесой вздыбленной земли и дыма. Разведчики уползали в сторону своих траншей, выбиваясь из сил от напряжения и поспешности. Голощапова тащили по очереди — устанет одна пара, берет другая. Артиллеристы молотили вражеское расположение добросовестно, но все же немецкие пулеметчики били по нейтральной зоне длинными и злыми очередями. Во мрак ночи летели огненные трассирующие пули. Они трещали и щелкали, как хлысты, над самым ухом. Нас спасало то, что никто из гитлеровцев толком не знал, куда стрелять.

Заговорила и немецкая артиллерия. На середине нейтральной зоны я остановил группу в узкой ложбинке передохнуть. Здесь было сейчас безопаснее, чем в своих траншеях. Артиллерийский обстрел разгорался, как при хорошем наступлении. Я нашел в темноте напарника Голощапова — Боткина и спросил:

— Что у вас произошло?

Солдаты придвинулись поближе, всем хотелось узнать, что случилось с Голощаповым. В широких маскировочных костюмах, округлые и грузные, разведчики, передвигавшиеся на четвереньках, были похожи на моржей.

Боткин стал рассказывать.

— Когда вы кинулись на часового, мы видели, хотели уже к флагу податься. Но в это время, глядим, смена идет — двое, наверное, разводящий и караульный. Идут мимо нас и точно в вашу сторону. Ну, думаю, сейчас увидят, как вы с часовым возитесь, — поднимут хай! Как только они поравнялись с кустами, где мы сидели с Голощаповым, мы прыг на них. Втихую думали сделать. Я своего по башке прикладом, а Голощапов своего ножом хотел…

Неожиданно темное тело Голощапова, не подававшее до этого признаков жизни, шевельнулось, и он сказал слабым, но ядовитым голосом:

— Хотел, хотел, да хотелка не вышла.

Я быстро склонился к нему:

— Ты жив?

— Да живой, что мне сделается!

Сначала засмеялся один разведчик, потом захохотали другие. Через минуту солдаты закатывались от смеха. Они тряслись и валились на землю, хлопали в исступлении по ней руками. Не удержался и я, тоже захохотал. Смех все нарастал и набирал силу, будто сорвавшийся с горы снежный ком. Я переборол себя и остановился, сообразил: «Нервное напряжение сходит — разрядка!»

— Стой, ребята! — крикнул я. — Стой, дайте человеку рассказать до конца.

Смех прекратился не сразу, кое-кто еще похохатывал и всхлипывал.

Желая отвлечь людей, я сказал: — Давай, Голощапов, рассказывай.