Обратный билет. Воспоминания о немецком летчике, бежавшем из плена

Фанельса был довольно молод. 28 августа в качестве командира эскадрильи он принял участие в ночном воздушном налете на Ковентри. Вскоре после взлета с аэродрома в Амьене один из моторов его самолета отказал, но Фанельса сумел дотянуть до Ковентри, где сбросил все бомбы. Он повернул назад, надеясь благополучно довести свой «хейнкель» до аэродрома, но на одном моторе не смог удержать в воздухе тяжелый самолет. «Хейнкель» начал стремительно терять высоту. Фанельса отказался от мысли посадить самолет и принял решение прыгать с парашютом. Очутившись на земле, члены экипажа направились к ближайшей ферме, забарабанили в дверь, разбудили фермера, который не выказал особого удивления при столь неожиданном появлении немецких летчиков, и велели ему вызвать полицию. Дальнейший путь летчиков известен: через Кокфостерс в лагерь номер 13.

Майор Фанельса (между прочим, пока он находился в плену, ему было присвоено звание подполковника) был офицером старой закалки, продуктом профессиональной германской армии и истинным джентльменом. Лучшего командира мы и пожелать не могли. Кроме того, он был в прекрасных отношениях с начальником лагеря, и это было нам только на пользу.

Ели мы все вместе, и каждый прием пищи затягивался надолго, спешить нам было некуда. Еда в этом лагере была совсем недурна. Позже, в 1945 году в Канаде, мы практически голодали, это было так называемое «воздаяние за Бельсен». В тот период пища была единственным предметом наших разговоров. Ничто, по моему мнению, не способно так деморализовать человека, как голод. Сегодня мне становится стыдно, когда я вспоминаю, какие подозрительные взгляды я бросал на тарелку соседа, чтобы убедиться, что он не взял из общей миски больше, чем ему полагалось.

Приготовлением пищи в лагере номер 13 ведал шотландец, которому помогали англичане и несколько немцев. Жаловаться нам было не на что: питались мы хорошо, да еще получали разные дополнения к рациону в виде шоколада, печенья и кексов.

Вторую половину дня мы обычно посвящали играм: гандболу, футболу и теннису. Иногда писали письма.

Мы имели право раз в месяц отправлять по два письма и три открытки. Каждое письмо следовало писать на особой бумаге, предоставляемой комендантом лагеря, и оно не должно было содержать больше двадцати пяти строк. Письма подвергались цензуре, сначала британской, затем немецкой. Мы, конечно, прекрасно знали об этом, и поначалу я старался не писать о чем-то глубоко личном, и хотя через некоторое время моя чувствительность несколько притупилась, я все же продолжал ощущать некоторую неловкость. Долгое время моя переписка была односторонней. Первое письмо от моей жены (написанное в декабре 1940 года) я получил в апреле 1941 года к тому времени я уже был в Канаде. Телеграмму, отправленную через Красный Крест и извещавшую меня о рождении сына, я получил в конце мая, уже после того, как мне пришло письмо с первыми фотографиями малыша.

Писание писем было своего рода священнодействием, и процесс этот всегда отнимал довольно много времени. Во-первых, мы должны были как-то уложиться в те самые двадцать пять строк, поэтому старались вместить в них как можно больше слов. В то же время писать нужно было разборчиво, так что проблем у нас хватало. Кроме того, у нас, подводников, была еще одна причина тратить на письма много времени. Адмирал Дёниц горел желанием получить хотя бы какую-нибудь информацию от пленных офицеров-подводников в надежде как-то использовать эти сведения. Убивать свое время на чепуху вроде изобретения невидимых чернил нам было жаль, поэтому наше командование разработало очень простую систему коммуникации, которая не требовала никакой маскировки. Секретные сообщения передавались с помощью определенных слов в обычном тексте письма. Составляя письмо, мы внимательно следили за тем, чтобы оно содержало необходимые слова, а это порой занимало долгие часы. Я помню, как целый день бродил по лагерю, прежде чем придумал, как вставить нужное слово в текст письма так, чтобы оно подходило по смыслу и сам текст не вызвал никаких подозрений.

Не знаю, как долго работала эта система, но о том, что британцы разгадали нашу хитрость, мы узнали лишь через три года. Мы поняли это, когда один из наших товарищей, совершивший побег, был схвачен в месте, о котором враг мог узнать только из нашей переписки.