Обратный билет. Воспоминания о немецком летчике, бежавшем из плена

Сойдя с поезда, мы пересели в омнибус. Темные улицы Лондона выглядели мрачными и пугающими. Спустя некоторое время мы выехали из города и вскоре остановились у старинного английского особняка, который власти отвели под лагерь для военнопленных. Здесь нас зарегистрировали, подвергли медицинскому обследованию и выдали одеяла, полотенца, мыло, столовые приборы и… бритвенные принадлежности!

После этого нас разделили. Меня отвели на третий этаж и заперли в чистой, но скудно обставленной комнате. Здесь был стол, три кресла и три койки, одна из которых была застелена белоснежными простынями.

На четыре недели эта комната стала моим домом. Если я хотел куда-то выйти, я должен был постучать, а иногда и побарабанить в дверь. На мой стук приходил охранник… или не приходил. Если он все-таки являлся, я сообщал ему, что я хочу. Если мне нужно было в туалет, он сопровождал меня туда, если мне требовалось что-то другое, он неизменно отказывал. В доме постоянно слышался стук в двери, из чего я сделал вывод, что в доме много подобных мне «гостей», но за те четыре недели, что я провел здесь, я ни разу не видел ни одного из них, за исключением двоих, которых позже подселили в мою комнату. По всей видимости, в этом доме заключенным запрещалось общаться друг с другом, и за соблюдением этого правила строго следили. Конечно, присутствие такого количества людей в доме создавало определенные трудности – порой мне приходилось ждать до получаса, пока кто-нибудь откликался на мой стук.

В первый же вечер я отправился в ванную и, наконец, избавился от ненавистной рыжей щетины. Теперь я снова выглядел прилично. Мне также выдали зубную щетку, и я смог почистить зубы. Вернувшись в отведенную мне комнату, я снова почувствовал себя человеком. На меня снизошел покой, и я безмятежно заснул.

Глава 3 ЛАГЕРЬ КОКФОСТЕРС

На следующее утро я выглянул в окно. Передо мной простирался красивый парк с небольшим озерцом и великолепным старым дубом. Стоял ноябрь, но на дереве все еще красовалась золотая листва. Месяц спустя, когда я покидал этот лагерь, листья с дуба уже облетели и паутина его ветвей ясно вырисовывалась на фоне серого декабрьского неба. Я часто сидел у окна, любовался этим дубом и вспоминал картину немецкого художника Каспара Дэвида Фридриха, на которой изображено очень похожее дерево.

В первый же день пребывания в лагере для военнопленных Кокфостерс мне велели заполнить стандартную карточку Красного Креста. Ее должны были отправить ближайшему родственнику – моей жене – в подтверждение того, что я жив и здоров. Меня заверили, что не пройдет и нескольких дней, как карточка окажется в Германии, однако минуло целых четыре недели, прежде чем моя жена получила ее. Я так и не узнал, почему это заняло так много времени. Сначала я подумал, что британцы не стали отсылать наши карточки, чтобы скрыть случившееся с субмариной «U-32», но потом я узнал, что в британских новостях прошло сообщение о гибели нашей подлодки и о пленении опытного немецкого подводника.

Разумеется, отсутствие регулярных рапортов вскоре навело наше командование на мысль, что с нашей субмариной что-то случилось, а когда подлодка перестала отвечать на радиограммы, на бульваре Суше, где располагалась штаб-квартира нашего командования, пришли к выводу, что субмарина «U-32» погибла. Когда это предположение подтвердилось, нашим ближайшим родственникам было направлено обычное извещение о том, что мы пропали без вести.

Между прочим, в новостях Би-би-си всегда сообщались имена уцелевших немецких солдат и офицеров. Без сомнения, это делалось для того, чтобы заставить немцев настраиваться на волну Би-би-си, хотя в Германии за это полагалось суровое наказание. Но многие немцы все равно слушали британские новости, чтобы узнать о судьбе своих родственников, служивших на флоте.

В то время моя жена ожидала нашего первенца и жила со своими родителями. Когда из адмиралтейства пришло извещение о том, что я пропал без вести, тестю удалось спрятать его от моей жены, и я рад, что он сделал это, – женщине, которая вот-вот должна родить своего первого ребенка, не годится слышать о возможной гибели его отца. В течение четырех недель мой тесть хранил молчание, надеясь, что я вот-вот подам весточку. Обман дался ему тем легче, что в своем последнем письме, которое я отправил жене перед тем, как мы вышли из Лорьяна, я призывал ее не беспокоиться, если она не получит от меня известий в течение нескольких недель, так как наш поход мог затянуться на неопределенное время.