Обратный отсчёт

— Да при чём здесь он вообще, я не понимаю…

— Ну так на, получай, с-скотина!!!

«Щёлк»! Спинка сиденья рядом со мной упала, взъерошенная Наталья с безумно сверкающими глазами подъерзала ко мне на коленях, в три приёма стащила через голову платье, почти пополам порвав его по шву, и осталась в брильянтах, ажурной кружевной сорочке и чулках.

Я вообще-то не страдаю заторможенностью реакции и достойно веду себя в критических ситуациях… Но тут оторопел и на пару секунд утратил способность соображать — согласитесь, не каждый день такое случается…

В общем, я глазом моргнуть не успел: Наталья мгновенно оседлала меня, мёртвой хваткой обхватила за шею и, упёршись спиной в рулевое колесо, начала резко наддавать тазом, заполошно вереща:

— Е… меня!!! Е…, е…, е… — он же этого хочет!!!

Чёрт, да что же это такое!!! Парень я совсем даже неслабый, на здоровье не жалуюсь, но вот так, с ходу освободиться из этого интересного положения не смог, хотя и рвался, как раненый зверь. Она едва не задушила меня в своих объятиях — в этой хрупкой женщине было столько силы и одержимости, что хватило бы на двоих борцов классического стиля.

Барахтались мы целую вечность — минуты две, не менее: я изо всех сил выполнял жим полулёжа, пытаясь отцепить беснующуюся красавицу от себя, Сенковский помогал сзади — тащил её через спинку, а она злорадно визжала:

— А-а-а, так ты втроём хочешь?! Извращенец гнусный! Давай, пристраивайся сзади, скотина! Меня на всех хватит, с-скотина…

В общем, справились мы лишь тогда, когда неукротимый порыв Натальи самопроизвольно пошёл на убыль. Она расслабила хватку, упала на сиденье с опрокинутой спинкой и забилась в рыданиях.

— Может, «Скорую»? — отдышавшись, спросил я.

— В… ввы… в-выххх… — Сенковскому было труднее — не тот бойцовский класс, хоть самого откачивай.

— Воды?

— Да…

Я достал из встроенного в дверцу бара минералку, напоил Сенковского, напоил Наталью, укрыл её накидкой и вышел погулять. Ну их на фиг, пусть сами разбираются.

Хозяин, однако, разбираться с супругой не пожелал: тотчас же вышел вслед за мной, постоял с минуту, жадно глотая сырой стылый воздух, отряхнулся, поправил раздёрганный галстук и хрипло произнёс:

— Ты извини… Не думал, что вот так… Ты не беспокойся, я тебе всё это оплачу как сверхурочные…

— Да бросьте вы! Что ж я, не понимаю, что ли?

— Ну хорошо, хорошо… Давай — поезжайте домой. Вечерком заскочи ко мне, поговорим…

…Осень как будто притушила своими заморозками неукротимый огонь страсти: на четвёртый месяц совместной работы Лев Карлович постепенно привык к Любе. Всё у них было более-менее стабильно и гладко, также вошли в налаженную колею домашние дела: Сенковский опять стал уделять должное внимание жене… И понял вдруг, как это здорово — когда у тебя две женщины, совершенно разные, и обе по-своему прекрасные и неповторимые, как День и Ночь! То есть необязательно всё время спать при свете или прозябать в вечной темноте, можно всё устроить так, чтобы наслаждаться в равной мере каждым временем суток…

С Любой было удобно. Никаких тебе прелюдий и увертюр, никаких приличных поводов: в любое время, по первому намёку, в какой угодно обстановке, форме и позиции. При этом вела себя она очень корректно, ни разу не намекнула на свои особые отношения с шефом, при людях держалась подчёркнуто вежливо и официально и никогда не манкировала своими служебными обязанностями. В общем, не женщина, а клад, во всех отношениях!

Наедине, правда, «клад» достаточно часто высказывал свои нехитрые женские мечты:

— Больно тонкая твоя, хлипкая… Глядишь — не сегодня-завтра помрёт… Возьмёшь тогда замуж?

Лев Карлович только посмеивался над Любиной наивностью. Он прекрасно разбирался в психологии и видел ситуацию насквозь. В сутках двадцать четыре часа, двенадцать из них он проводит рядом с Любой, а пару — совсем рядом, причём регулярно. Она в своём начальнике души не чает, готова умереть ради него, раствориться в нём без остатка. Так что это нормальное желание, свойственное каждой приличной женщине, — выйти замуж за любимого человека. А то, что он уже семейный, — это, на её взгляд, всего лишь досадное недоразумение. Это временно. Жена-то у него и в самом деле бледненькая, хиленькая, тоненькая, как тростинка. Если за Любой поставить, то и не увидишь её…

Поэтому Лев Карлович даже не морщился по поводу этих бредовых мечтаний и на такие беспардонные высказывания реагировал адекватно:

— Если помрёт (тьфу три раза!), не дай бог, конечно… Тогда, разумеется, возьму! Ты же у меня золото. Где я ещё такую себе добуду?

Потом был короткий период неизбежных капризов: уже в стадии нормализации, когда всё вроде бы устоялось. Люба нашла съёмную «конспиративную» квартиру, где можно было по-человечески заниматься прелюбодеяниями и при этом чувствовать себя в относительной безопасности, не озираться постоянно на дверь. То ли из-за перемены обстановки, то ли просто потому, что после этого время появилось свободное, не надо было бежать на рабочее место, — но стала Люба мечтательно вздыхать: