Обратный перевод

Блажен, подобится богам С тобой сидящий в разговорах,

Сладчайшим внемлющий устам,

Улыбке нежной в страстных взорах!

Увижу ль я сие, — и вмиг Трепещет сердце, грудь теснится,

Немеет речь в устах моих,

И молния по мне стремится. <…>[35]

Не буду вам читать снова Катенина, а прочитаю В. И. Иванова, который филологически точно, наконец, ничего не рифмует, а только предлагает нам читать то, что соответствует метрике этого стиха и этой строфы:

Мнится мне: как боги, блажен и волен,

Кто с тобой сидит, говорит с тобою,

Милой в очи смотрит и слышит близко Лепет умильный

Нежных уст!.. Улыбчивых уст дыханье Ловит он… А я, — чуть вдали завижу Образ твой, — я сердца не чую в персях,

Уст не раскрыть мне!

Бедный нем язык, а по жилам тонкий Знойным холодком пробегает пламень;

Гул в ушах; темнеют, потухли очи;

Ноги не держат…

Вся дрожу, мертвею, увлажнен потом Бледный лед чела: словно смерть подходит,

Шаг один — и я, бездыханным телом,

Сникну на землю.[37]

Здесь воспроизводятся первые 16 строк сохранившегося фрагмента; воспроизводятся точно, и В. И. Иванов позволил себе — и правильно позволил — первую строфу не заканчивать ни точкой, ни точкой с запятой, а перейти сразу ко второй строфе, потому что в оригинале движение стиха последовательно, оно идет без границы строф. Это вообще особенность европейской поэзии: она при первой возможности перестает считаться с теми формальными единицами, в которых осуществляется ее мышление. И вот теперь очень интересно посмотреть, в каком контексте дошло до нас это стихотворение, поскольку рукописи, даже переписанные впоследствии, этих поэтических сборников не сохранились, все зависит от случайного цитирования этих текстов у кого-нибудь из поздних античных авторов. Второй фрагмент Сафо дошел до нас в знаменитом трактате «О возвышенном», который в древности приписывался автору Лонгину, а теперь издается как трактат «О возвышенном» Псевдо-Лонгина. Тем не менее, это сочинение замечательное, оно принадлежит уже новому летосчислению, и вот в каком контексте возникает в трактате это стихотворение, (Я вам процитирую этот текст в переводе, изданном у нас, в переводе Чистяковой, в хорошем переводе.) X глава трактата «О возвышенном». В ней говорится так:

Изображая чувства любви, она [то есть Сафо] заимствует их каждый раз как из обстоятельств, соответствующих данному положению, так и из самой действительности; каким же образом раскрывается ее дарование? Оно обнаруживается в том, с какой поразительной силой отбирает она во всем самое глубокое и великое, чтобы потом создать единый образ[38].

Следует стихотворение Сафо, приведенное не полностью, а только его 17 строк. Семнадцатую строку переводчики обычно не приводят, потому что она только начинает новую строфу. Впрочем, продолжение значительное: «Но все надо терпеть…» Это семнадцатая строка, дальше текст испорчен. После того как Лонгин (или какой-то иной автор) привел этот стих, он пишет так:

Разве не поразительно умение поэтессы обращаться одновременно к душе, телу, ушам, языку, глазам, коже, ко всему, словно ставшему ей чужим или покинувшему ее; затем, объединяя противоположности, она то холодеет и сгорает, то теряет рассудок и вновь обретает его, то почти прощается с жизнью и впадает в неистовство. Делается это, чтобы раскрыть не одно какое-нибудь чувство, овладевшее ею, но всю совокупность чувств, А это как раз и происходит в жизни с влюбленными. Удивительной силе этого стихотворения способствовали, как я уже отметил, выбор крайностей и соединение их воедино; точно так, кажется мне, поступает великий поэт, отбирая в описании бури все наиболее внушительные образы, связанные с настоящей непогодой[39].

Вот такой комментарий этого замечательного автора трактата «О возвышенном». Причем надо признать, что этот Лонгин, живший столетий 19–18 тому назад, удивительно близок к мировосприятию людей

XIX века. И это нельзя отрицать. Я рисовал, если вы помните, эти смешные по своей примитивности схемы литературного движения за почти тридцать веков[40] и говорил о том, что после необычайно стремительного поворота, какой произошел в греческой культуре в V в. до н. э., наступила пора риторической культуры, которая как бы замерла на месте и в таком полузамершем состоянии досуществовала практически до начала