Образ, бережно хранимый: Жизнь Пушкина в памяти поколений

Подобные представления привели критика к выводу, что в 30-е годы Пушкин «навсегда затворился... в гордом величии непонятого и оскорбленного художника...» Оттого публика и охладела к нему.

Плодотворная и проницательная идея о том, что поэт представляет собой вечно живущее и развивающееся явление, после статьи «Русская литература в 1841 г.» не получила последующего развития в цикле статей о Пушкине. Более того, критик наряду с утверждением значения Пушкина для будущего высказывается и не вполне последовательно о преимущественном значении поэта лишь для его эпохи[125]. В 1842 году в разборе критического этюда К. С. Аксакова о «Мертвых душах» Белинский, сравнив Гоголя и Пушкина, отметил, что автор «Ревизора» «более поэт социальный, следовательно, более поэт в духе времени...»

В сороковых годах, в новых условиях социально-политической борьбы постепенно меняются представления об образе-эталоне творца — выразителя настроений передовой части общества. В Гоголе находят более соответствия духу отрицания ненавистных сторон российской действительности. Через два десятилетия, в шестидесятых годах, напомнив слова Белинского о «более важном значении для русского общества» Гоголя, нежели Пушкина, Писарев заключит: «Если Белинский мог говорить такие вещи в сороковых годах, то меня, человека, пишущего в шестидесятых, можно упрекать не в том, что я говорю неслыханные дерзости, а разве только в том, что я надоедаю читателям повторением слишком старых истин»[126]. Таким образом, сам Белинский «давал Писареву не только поводы, но и положения для антипушкинских выводов — резких, тенденциозных, несправедливых...»[127].

И из мысли Белинского о том, что «тайна пафоса Пушкина» — «художественный, артистический стих...» (6,264), Писарев в будущем сделает свои выводы, развивая не вполне последовательные заключения Белинского, что «Пушкин как поэт велик там, где он просто воплощает в живые прекрасные явления свои поэтические созерцания, но не там, где хочет быть мыслителем и решителем вопросов...» По-своему пристрастно Писарев прочитывал Белинского, уловив слабые места его воззрений и противоречия.

Пример этот красноречиво свидетельствует, что назревают смена критериев оценки назначения искусства и противопоставление Пушкина Гоголю в условиях обострения социальных противоречий, что и произойдет в 50—60-е годы...

Не следует, однако, преуменьшать значения статей Белинского и для его современников, и для последующих читателей, по достоинству оценивших проницательность многих не потерявших ценности суждений.

Статьи Белинского своей остротой и несомненным значением для популяризации пушкинского творчества вызвали оживление реакции. Почти одновременно с критиком, словно соревнуясь и соперничая с ним, публикует столь же обстоятельный цикл статей с разбором творений Пушкина Авксентий Мартынов в журнале «Маяк» (органе мракобесия и фанатизма). Статьи, в которых скрупулезно описываются и поясняются все произведения поэта почти построчно, опубликованы в шести книжках журнала за 1843 год (тома 9—11). Каждым положением, каждым выводом своим и рассуждением Мартынов доказывает, что Пушкин — поэт безнравственный и безбожный, опасный для молодежи потому особенно, что пагубное свое действие скрывает за гладкостью и прелестью слога...

Критик Авксентий Мартынов — тоже разночинец (сын полунищего сельского причетника), но представитель реакционных разночинцев. Лютый враг Пушкина, он следил за поэтом, за его творчеством и изливал ненависть и злобу, зависть к таланту поэта в стихах, пародиях, эпиграммах, а затем и в более крупной форме в цикле критических статей.

Ненависть к Пушкину Мартынова выказана в критических статьях с такой злобой и откровенностью, что даже цензура вынуждена была изъять наиболее резкие места с нападками на поэта. Долго еще продолжали появляться нападки на Пушкина, на его произведения, коими их автор стремился свести на нет (в противовес Белинскому) ореол былой славы и воспоминаний о поэте. Так, в мае 1844 года публикуется в «Маяке» очередная пародия на «Онегина», принадлежащая А. Мартынову и более всего напоминающая грубый пасквиль:

...Еще прибавим два-три слова:
Я негодяя молодого
Доселе пел, и вот конец.
Подай хоть елевый венец
Гудочнику, кокетка Муза!
Я, признаюсь, и вкось и вкривь
Вилял, зато рассказ игрив.
Насилу с плечь стреслась обуза!

Новая волна споров о поэте Середина 50-х годов

Пушкин представал новым, неожиданным и в свете своеобразных толкований его образа, и в осмыслении новых, прежде неизвестных произведений, которые стали доступны читателю во второй половине XIX века.