Образ, бережно хранимый: Жизнь Пушкина в памяти поколений

В этих спорах, не прекращавшихся до конца века, читатели разных поколений отвечали на вопросы, чем обогащает Пушкин новые поколения, какой отзвук рождает его наследие в умах и сердцах новых поколений. Необходимо было разобраться и в том, каким в действительности был поэт, что утверждает он своим личным опытом, к чему призывает новых своих читателей. В оборот вводились новые и новые факты, свидетельства исторических лиц, подробности жизни и творчества поэта, что требовало переосмысления представлений о нем, защиты той или иной концепции его натуры и доминирующих особенностей творческого облика. Примечательно, что во второй половине века полемики велись не только вокруг произведений поэта, фактов его жизни, в орбиту споров включаются и толкования пушкинского облика.

«...Чем более... узнаю, тем более не надеюсь узнать...» В. Г. Белинский

В августе 1837 года в письме к М. А. Бакунину Белинский признавался другу: «Пушкин предстал мне в новом свете, как будто я его прочел в первый раз...» В этом признании поразительным образом запечатлелось ощущение, сходное для многих пушкинских современников и последующих его читателей. Он оказывался незнакомым, «вечно новым», неожиданным, непредсказуемым. Белинский был одним из первых, кто поставил целью охватить единым взором пушкинское наследие, и поразился необычному, новому впечатлению.

Толчком послужило потрясение глубоко пережитой гибели поэта на самом взлете творческих сил. Критик ознакомился с новыми творениями Пушкина и перечитал опубликованные при жизни поэта. Быть может, его мучила несправедливость сурового приговора, с горячностью молодости высказанного в «Литературных мечтаниях» в 1834 году. Он тогда утверждал, что завершился пушкинский период развития литературы, ибо «кончился» и сам Пушкин. Несколько смягчив общий тон надеждой на возрождение таланта, критик не снял остроты впечатления от категоричности общего вывода.

После 1834 года критик продолжал следить за деятельностью Пушкина, откликался на его издания, на публикации. Он был готов, по свидетельству друзей поэта, к сотрудничеству в «Современнике»[123]. Помешала смерть Пушкина.

Новым взором окинув наследие поэта, критик решил, что для понимания его и оценки нужны новые, особые принципы. Нужен ключ. Он искал его на протяжении ряда лет, пока складывалось у него целостное представление о роли Пушкина в русской культуре.

У Белинского было замечательное качество, свойственное истинному таланту, глубокому уму, широкой натуре,— он умел признавать свои ошибки, исправлял их с бесстрашием.

На протяжении ряда лет он вновь и вновь возвращается к мыслям о Пушкине. В 1838 году критик полагает, что «как поэт Пушкин принадлежит, без всякого сомнения, к мировым, хотя и не первостепенным гениям» (2,275). В начале 1839 года поэт предстал ему «в новом свете, как один из мировых исполинов искусства, как Гомер, Шекспир и Гете» (9,243). Пройдет менее полугода, и Пушкин замещает Гете, непосредственно следуя за Гомером и Шекспиром: «Пушкин меня с ума сводит., Какой великий гений... У меня теперь три бога искусства, от которых я почти каждый день неистовствую и свирепствую: Гомер, Шекспир и Пушкин» (9,250—251). А в начале 1840 года в письме к К. С. Аксакову критик напишет: Пушкин «...всего поглотил меня и... чем более я узнаю, тем более не надеюсь узнать» (9,299). В 1841 году Белинский определит талант Пушкина как «великого мирового поэта» (3,183).

Принявшись за разбор пушкинского творчества, критик написал цикл в 11 статей, которые печатались в «Отечественных записках» с мая 1843 по сентябрь 1846 года. Он понял, что «...писать о Пушкине значит писать о целой русской литературе: ибо как прежние писатели русские объясняют Пушкина, так и Пушкин объясняет последовавших за ним писателей» (6,81). Это была новаторская для того времени идея, которая предопределила структуру работы, ее композицию, включившую обозрение развития русской литературы от Ломоносова до Державина, от Державина до Пушкина.

Муза Пушкина подобна могучей реке. Она напитана слившимися в нее многими большими и малыми притоками, реками. Но, приняв их как «законное достояние», возвращает миру в новом, преображенном виде (6,219).

Рассмотрев, как было приготовлено явление феномена Пушкина, критик с четвертой статьи обращается к его творчеству.

Поэт так непохож на своих предшественников, так неодинаков, многолик, что нужно было отыскать некий единый принцип, общий взгляд на всю его деятельность как на особый целостный мир творчества. Такой общий взгляд, по мнению критика, станет нитью Ариадны в лабиринте его тем, идей, направлений, в поиске общего курса формирования мировоззрения поэта.