Образ, бережно хранимый: Жизнь Пушкина в памяти поколений

Резкий и на первый взгляд неожиданный сдвиг относится к 1864 году. В статье «Реалисты» читаем: «Говорят, например, что Пушкин — великий поэт, и все этому верят. А на поверку выходит, что Пушкин просто великий стилист и больше ничего. Говорят, далее, что Пушкин основал нашу новейшую литературу, и этому тоже верят. И это тоже вздор. Новейшую литературу основал не Пушкин, а Гоголь. Пушкину мы обязаны только нашими милыми лириками, а под влиянием Гоголя сформировались Тургенев, Писемский, Островский, Достоевский...»[147]. Далее критик обещает читателям продолжить этот разговор и доказать свою правоту. Вскоре публикует сначала статью о «Евгении Онегине», затем — о пушкинской лирике, в которых с горячностью молодости убеждает читателей, что место Пушкина — не на письменном столе «человека дела», а в пыльном кабинете антиквара, рядом с заржавленными латами и изломанными аркебузами[148].

Заблуждение? Ошибка? Но высказано неспешно и специально аргументировано. Прежде чем рассмотреть суть этих доказательств, вспомним о писаревской «теории реализма» и идеях критика о предназначении искусства.

Младший современник Чернышевского и Добролюбова, революционер-демократ, Писарев был активным и гневным обличителем самодержавия. Он смело, самоотверженно предрекал необходимость «уничтожения царствующего зла»: «Династия Романовых и петербургская бюрократия должны погибнуть... То, что мертво и гнило, должно само собою свалиться в могилу; нам останется только дать им последний толчок и забросать грязью их смердящие трупы»[149].

Ненависть питалась состраданием и сочувствием к «голодным и раздетым»... Критик страстно желал, чтобы «проснулся народ», восстал против несправедливости и царского беззакония. Он с нетерпением жаждал революции.

После 1862 года пришлось признать, что к активным действиям народ не готов. Надежды на скорые изменения рассеялись. Это было мучительно для такой активной натуры, но приходилось продолжать начатое дело пробуждения народа. Причины пассивности — в неразвитости и забитости масс. Цель вырисовывалась ясно — повышать уровень сознательности, обогащать народ, развивать его умственно и духовно, чтобы назрела и прорвалась в нем нетерпимость к бедственному своему положению. Призыв «размножать мыслящих людей», выдвинутый еще в 1861 году («Русское слово».— 1861.— № 5.— Т. II.— С. 58), зазвучал с новой силой. Это была не просто просветительская задача, но деятельность революционно-просветительская, направленная на преодоление умственной апатии.

Как должна осуществляться программа? Ей могут способствовать знания естественные, которые вырабатывают верное понимание жизни природы, общества, их законов. Потому-то любимые герои Писарева — Базаров, Рахметов.

Поначалу трезво оценивавший нигилиста Базарова, критик впоследствии принимает его точку зрения, доводя до логического предела. Одно из препятствий на пути утверждения реалистического миросозерцания — «эстетика», что ассоциировалась у критика с теми движениями внутреннего мира, в которых человек не может дать себе ясного и строгого отчета и которые не могут быть оценены с позиций пользы и вреда. Естественные науки прививают здоровый образ трезвого мышления, а эстетика, по мнению критика, безотчетность, рутина...

Объяснялась подобная позиция тем, что в 60-е годы эстетику как «чистое» восприятие прекрасного и наслаждение искусством, не замутненное грязью реальности, провозглашали либералы и реакционеры. Демократы ратовали за публицистическую критику и выступали против эстетства. Они исходили из того, что литература должна включаться в борьбу за преобразование жизни непосредственно, возбуждая гнев и негодование, раскрывая низость условий жизни, недостойных человека. Искусство должно выдвигать человека-борца, натуру активную, зовущую следовать ее примеру. Таким виделся Писареву, к примеру, Чацкий... Главное, чтобы герой был «рыцарем прошлого» или «рыцарем будущего»[150].

В этих принципах материалистической критики был один существенный просчет: максималист Писарев не только современную ему литературу, но и наследие прошлого предлагал мерить мерками соответствия потребностям действительности 60-х годов. В «Прогулке по садам российской словесности» критик высказался с определенностью, поставив вопрос: «Следует ли нам читать Пушкина в настоящую минуту или же мы можем поставить его на полку, подобно тому как это сделали с Ломоносовым, Державиным и Жуковским?» В поисках ответа критик отходит от учета исторических условий, в которых творил Пушкин, «устраняется», по его же словам, от «исторической точки зрения»[151]. Критик последовательно неисторичен: подобно тому как либералы и эстеты фальсифицировали образ Пушкина, приспосабливая его к «образцу» их программы, Писарев развенчивал поэта (имея в виду ослабление позиций своих противников), доказывая несоответствие Пушкина духу новой эпохи.