Образ Другого. Мусульмане в хрониках крестовых походов

Лишь изредка даются какие-то моральные оценки мусульманским воинам вообще или исламскому миру в целом. Отмечаются такие в целом присущие всем мусульманам качества, как гордыня (superbia) или надменность, высокомерие (insolentia). По словам хрониста, папа Урбан II в своей речи на Клермонском соборе призывал будущих крестоносцев обратить оружие против «надменности неверных» («infidelium insolentia»).[1017] Рассказывая о завоеваниях арабов в период правления первых халифов, Гийом Тирский отмечает, что воодушевленные своими успехами арабы «вознеслись в гордыне».[1018] То же самое говорится о правители Антиохии Яги-Сиане: он проявляет гордыню, одержав победу над христианами.[1019] В военных стычках с Боэмундом турки демонстрируют свою надменность (insolentia), предпринимая все более ожесточенные нападения на христиан.[1020] Когда во время сражения христиан с воинами Кербоги ситуация изменилась в благоприятную для последних сторону, сельджуки, «уверовав отныне в свою победу», стали проявлять надменность (insolentia).[1021] Но мусульмане быстро теряют присутствие духа, сталкиваясь с новым соперником: описывая военную кампанию 1111 г., хронист сообщает, что после ряда поражений «гордыня и надменность персов оказалась сломленной».[1022] Эти характеристики в целом вписываются в традиционную средневековую психомахию: по мысли писателя, главный недостаток иноверцев в том, что они сражаются против христиан и тем самым проявляют гордыню (superbia). Для Гийома Тирского типичен другой весьма распространенный и в других — более ранних — сочинениях XII в. прием изображения христианско-мусульманского конфликта как противоборства материальных и духовных сил, сил зла и добра. Характеризуя соотношение военных сил в одном из сражений, хронист отмечает, что мусульмане надеялись на «бесконечное их множество», а у «наших» (христиан. — С. Л.) — «большая неубывающая надежда» основывалась на присутствии всепобеждающего Креста и исповедании истинной веры.[1023] В отличие от мусульман, которые надеются победить христиан благодаря своей численности и военному превосходству, христиане побеждают, опираясь на помощь Господа Бога, их победа всегда «дарована небесами».[1024] Итак, антагонизм Gentilitas и Christianitas превращается в борьбу vitium и virtus. Добродетель, даруя победу, ведет к спасению, а грех — к поражению. Фактором, гарантирующим победу, является, как и в хрониках Первого крестового похода,[1025] страх. Христиане внушают мусульманам страх, который является орудием божественного возмездия.[1026] Этот страх отражен в речах, которые старофранцузские версии латинской хроники Гийома Тирского вкладывают в уста мусульманам. Когда дети плакали, матери увещевали их: «Замолчи, не то король Ричард придет». Когда испуганная лошадь шарахалась от какой-нибудь тени, сарацины шутили: «Не мерещится ли тебе король Ричард в кустах?». А если кто-то поил свою лошадь и та брыкалась, то мусульманин говорил: «Не думаешь ли ты, что король Ричард спрятался в ручье?».[1027] Доминирующая эмоция этой эпохи, страх проецировался на мусульман.