Образ России в современном мире и другие сюжеты

Изначально сформировавшееся ядро ивановского дионисийства становится иногда сокрытой, иногда очевидной основой его позиции в полемике и расколе русского символизма на тех, кто, по терминологии Иванова, придерживается французского индивидуалистического эстетства, и тех, кто вслед за ним, за теургами, видит в искусстве жизнепреобразующую силу. Незримое присутствие Ницше и собственных представлений Иванова о дионисийстве очевидно в сыгравшей важнейшую роль в расколе русского символизма публичной лекции «Две стихии в современном символизме» (прочитана и опубликована в 1908 г. в «Золотом руне»).

В этой широко известной и подробно прокомментированной работе Иванова выделю некоторые ключевые положения. На всем пути эволюции искусства сосуществуют две линии: «ознаменовательная» (выявляющая вещи в звуке, форме, цвете и т. п.) и «преобразовательная» («преследующая цель изменения вещей»). Первая тенденция порождает «идеалистический символизм» – субъективный, иллюзионистский, химерический, навязывающий личное мировидение художника субъекту восприятия, действующий на его впечатлительность. В новые времена – это путь, например, парнасцев, импрессионистов, декадентов и т. п. Есть другой, «реалистический символизм» – это «келейное» искусство тайновидения религиозного воздействия на мир. Его основа – ясновидение, лицезрение «объективной сущности»,

в нем дышит высший дух Диониса, требующий расточения души субъекта в целом, потери и восстановления его чувств через восприятие последнего как реального объекта[86].

Первый – это путь «уединенного, обособившегося индивидуализма», «музыкального монолога»; второй путь ведет к общему действу, к хору, возвышает от символа до мифа, от феномена до ноумена. Преобразование символа в миф, т. е. в «объективную правду о сущем»[87], осуществляется через хоровое действо, которое и есть теургическое преобразование действительности, так, как это было в античном дионисийском хороводе, празднующем жертву. В западной культуре Иванов выделяет словно противостоящие друг другу два пути: французский (парижский эстетизм, декадентство) и немецкий, имеющий фундаментальное значение для восстановления «органической культуры» (Гёте, Новалис, Вагнер, Ницше). Это творцы– теурги, близкие тому русскому пути, который провозгласил, вслед за Достоевским, Вл. Соловьёв в речи о нем:

Художник и поэты должны стать жрецами и пророками, но уже в другом, еще более важном и возвышенном смысле: не только религиозная идея будет владеть ими, но они сами будут владеть ею и сознательно управлять ее земными воплощениями[88].

Но сближая немецкий и русский пути, Иванов тут же решительно их разводит. Именно на фоне русской традиции изначальный учитель Ницше осмысливается им как противоположный и чуждый тип теурга.

Будет ли художник-теург – художник-тиран, о каком мечтал Ницше, «художник-поработитель», который будет следовать «единственно своей воле к могуществу»?[89]

Тирании Ницше Иванов противопоставил принципы «наименьшего насилия» и «наибольшей восприимчивости»[90] и решительно отвел его от того ряда теургов, на которых возлагал все надежды: Тютчева, Достоевского, Вл. Соловьёва…

Эта критика Ивановым своего учителя Ницше вызрела, как уже отмечалось, в довольно ранних эссе, восходя к началам формирования ивановской концепции.

Для полного понимания ее обращусь подробнее к изначальным расхождениям, сформулированным впервые в 1904 г. в эссе «Ницше и Дионис». Для Ницше главное в Дионисе избыток сил, оргийность и саморазрушение как исход из блаженной муки переполненности жизненными энергиями. Иными словами, дионисова оргийность разрушительна. Теперь процитируем Иванова:

Дионис есть божественное всеединство Сущего в его жертвенном разлучении и страдательном пресуществлении во все великое, призрачно колеблющееся между возникновением и исчезновением <…> – такова религиозная идея Дионисова Оргиазма[91].

В приведенном высказывании Иванова сформулировано его полное понимание: жертва, разлучение (смерть), пресуществление и возрождение.