Образ врага

– На мороженое у меня всегда остается место.

«Неужели он тоже помнит, как просил сладенького, а я ничего не могла ему предложить, кроме куска хлеба, намазанного маргарином и посыпанного сахаром? – подумала Алиса, подзывая официанта, чтобы заказать мороженое. – Нет, мы не голодали. Но все время были на грани. Я не могла найти постоянную приличную работу, каждая копейка была на счету. Стограммовую шоколадку я растягивала на несколько дней, долька утром, долька перед сном. Картошка с луком, но вареная, а не жареная. Меньше масла уходит. Гречка, геркулес… Конечно, мы не голодали…»

– Сколько шариков мороженого вам положить? Есть киви, ананас, персик… Вам сливки посыпать шоколадом или толчеными орехами?

– Два шарика, киви и персик. А сверху орехи, – ответил Максим официанту после долгих серьезных раздумий.

«Нет, он уже не помнит. Просто ребенок любит покушать. Получает удовольствие от еды. Мы же с ним не блокаду пережили, в самом деле! Ну иногда сидели на одной картошке и макаронах. Многие так живут. Я бы вообще не думала об этом, но первые семь лет жизни Максимке все время хотелось кушать. А я не могла его накормить вкусно, от пуза, хотя бы раз в неделю, не картошкой и макаронами, а хорошим мясом, курочкой, фруктами. Только когда был грудной, он наедался. Слава Богу, молока у меня хватало… Да что я, в самом деле? Нас чуть не убили всего пару часов назад, а я вспоминаю эту несчастную картошку с макаронами и не могу просто радоваться, что все хорошо… Не могу. Потому что где-то в подсознании застряла занозой совершенно идиотская, абсурдная мыслишка: а вдруг то, что произошло в арабском квартале, как-то связано с Карлом? Вдруг он выследил нас, и это была не просто случайная попытка ограбления, а первая его атака? Правда, абсурд… Зачем ему это? Он тесно связан с исламистами, с какими-то очень страшными арабскими группировками. Я читала в газете… Ну и что? Разве нас с Максимкой это касается? Мы живем себе тихо, у нас свои проблемы, свои радости.

Я не знаю Карла Майнхоффа».

Глава 20 Москва, сентябрь 1983 года

– Воротынцева, к проректору.

Завуч по воспитательной работе Галина Владимировна стояла в дверях аудитории, чуть склонив голову в пышных пергидрольных кудрях, уперев руки в широкие, обтянутые черной трикотажной юбкой бока. Взгляд ее не предвещал ничего хорошего.

– В чем дело, Галина Владимировна? – раздраженно спросил профессор искусствоведения, пожилой, маленький, как подросток, с аккуратной угольно-черной бородкой. – Неужели нельзя было подождать до конца лекции?

– Простите, Иван Геннадьевич, нельзя. Мне сказали, срочно. Воротынцева, давай быстрей, не копайся.

Аудитория молчала, провожая Алису сочувственными и любопытными взглядами.

– Что случилось? – тихо спросила она в пустом коридоре.

– Не знаю, не знаю. – Завуч покачала головой и поджала губы.

– Галина Владимировна, ну пожалуйста, вы ведь знаете.

Они спускались по лестнице на третий этаж. Маленькая, круглая Галина шла впереди, нервно цокала высоченными каблуками. Вдруг остановилась и, развернувшись всем корпусом к Алисе, произнесла страшным шепотом:

– Телега на тебя пришла.

– Какая телега? Откуда?

– Ну ты дурочку-то не валяй. – Галина прищурилась. – У тебя что, совсем мозги съехали?

– О чем вы? Я не понимаю…

– Как к иностранцу ночами в номер бегать – это она понимает, – быстро, одними губами пробормотала Галина. – Как кубинца до полусмерти избить – это она понимает. О Господи, и откуда у тебя столько сил? В чем душа держится? Ты боксом, что ли, занимаешься? – Галина развернулась и быстро зацокала дальше вниз по лестнице.

– Каким боксом? Вы что… – прошептала ей в затылок Алиса.

– Моли Бога, чтобы из института не вылететь. Это ж «Спутник», международный лагерь, там стукач на стукаче… Тьфу, никаких нервов на вас не хватит. И не вздумай… – Она запнулась и сделала страшные глаза.

Они уже подошли к кабинету. В маленьком темном предбаннике между дверьми, обитыми мягким дерматином, Алиса зажмурилась на секунду. Что за бред? Оказывается, она до полусмерти избила Фиделя… Смех, да и только. Ну какой идиот это выдумал?

Она тряхнула волосами, прогоняя панический детский страх. Она не школьница. Ей двадцать лет. Они не имеют права лезть в ее личную жизнь.

– Заходи, заходи, Воротынцева.

Проректор был солидным, седовласым, с полным гладким лицом. Маленькие зеленоватые глаза глядели на Алису чуть исподлобья. Посверкивали очки в тонкой серебряной оправе, холеные пальцы вертели ручку «Паркер». Проректор слыл демократом, запросто общался со студентами, знал поименно почти всех старшекурсников.