Образок

Парень был красивый, как черт знает что. Лохматый, в пыли и в рваной рубашке. В первую минуту даже показался с псом на одно лицо (или на одну морду). Весь темно-желтый: желтые глаза, желтые выгоревшие волосы, желтая загорелая кожа. На груди – какой-то клычок на веревке. Тоже темно-желтый. Крабовая клешня, он сказал. Парня звали Володей. Ему почти двадцать, и пока он нигде не учится и не работает, потому что только что вернулся из-за границы, где жил с родителями: отец Володи – дипломат. А в Италии Володя работал кем-то при посольстве. Да и неохота ему ни учиться, ни работать. Так тоже хорошо.

Сколько лет Тусе, он сразу не спросил. Сказал только, что она маленькая, но очень милая. И щелкнул по носу. И ушел, свистнув псу.

Когда Туся наутро скакала с камешка на камешек, с кочки на кочку с полотенцем и запасным купальником под мышкой на пруд, она давным-давно была влюблена по уши.

Дом отдыха был невелик и после ужина все собирались на деревянной террасе. В карты играли, слушали музыку, курили. Туся села в старую плетеную качалку. Посидела немного. Вдруг сбоку:

– Прошвырнемся?

Разумеется, да. Они пошли по аллее. Шли, шли и молчали. Медленно темнело, потянуло холодком с прудов. Володя накрыл Тусю половиной куртки, которая болталась на его плечах. Тусе прямо нехорошо стало. И напала неожиданно на нее страшная болтливость. Стала она рассказывать про школу, про меня, про своих родителей. Про то, как папа не любит ходить на службу. Про то, как маме цыганка на рынке продала на пятнадцать рублей три килограмма сухого компота и сказала, что этот удивительный компот варится без сахара. Но он оказался обыкновенным.

Тут Володя взял да и обнял Тусю за плечи. Потом к себе повернул и поцеловал. Они сели куда-то, и он ее целовал приоткрытыми губами. В щеки, в лоб, в нос, в шею. А в губы не целовал. Туся очень беспокоилась, как бы Володе не пришло случайно в голову расстегнуть ей ковбойку. У нее в последнее время на груди и на плечах – маленькие прыщики. То появляются, то исчезают. Чешутся немного. Но Володе не пришло в голову расстегнуть, к тому же стало темнеть.

Ну, в общем, так продолжалось все время, каждый вечер. А срок-то – всего двенадцать дней! О Москве Туся и думать не могла. Лора как-то странно на нее поглядывала, но не притесняла и с вопросами дурацкими не лезла. Ничего вроде женщина оказалась. Не зануда. У самой Туси тем временем глаза ни на что не глядели. Книг набрала вагон – еле донесла от автобуса – не читала, твердо решила рисовать побольше – не рисовала ни разу. Хорошо ей было, но как-то муторно.

Володя шел один в лес до обеда – тут Лора была непреклонна, и с территории Тусе уходить с кем бы то ни было запрещалось. Туся тем временем слонялась в парке, норки кротиные и холмики считала – пересчитывала. Жарко ей, под мышками мокро, и почему-то очень грустно.

Дятел стучит наверху. Тук-тук… Тук… Тук-тук-тук… Я – тут… Ты – тут… Он – тут… Тут-тут-тут…

Тусе часто казалось, будто ее кто-то окликает. Вертит головой вокруг – никого. Послышалось. Бывает так. Зовут, а – никого. После обеда они с Володей шли на пруды, выбирая самый дальний – до него отдыхающие обычно не доходили – только лодки иной раз проплывали мимо. Туся с Володей вместе купались: он учил ее плавать, гладил в воде живот и голые ноги. Она от этого раз чуть не захлебнулась. Но Володя был тогда рядом.

До конца срока оставалось всего три дня. В этот вечер они договорились по секрету от Лоры все же сбежать в лес. Чтобы попасть в него надо было всего-то отвести штакетину забора – и ты на свободе. За забором начинался старый лес с поваленными деревьями, густым кустарником, оврагами и ручьями. Тусе было страшно, даже дух захватывало.

Но до вечера дело не дошло. Сразу после завтрака Лора вдруг сказала, что надо быстро собирать вещи: у нее срочная работа – ей звонили из Москвы в Дирекцию Дома отдыха. Через пятнадцать минут на газике директора их отвезут на станцию.

В комнате Туся жила одна – вторая кровать пустовала, так что собралась быстро, без помех. Володя, как обычно, ушел гулять, свистнув пса. Так что даже адрес свой Таня оставить ему не смогла. Только теплый Машин свитер забыли впопыхах в Доме отдыха.

По такому случаю, что все собрались и даже гости, Тусина мама пожарила картошки. Представляю, что это была за картошка: сырая, но горячая, выкупанная в подсолнечном масле. Тусина мама считала, что в недожаренных продуктах лучше сохраняются витамины. Меня она тоже однажды кормила. Потом живот всю ночь пучило.

Образок

Таня совсем не менялась за все прошедшие годы, по-прежнему была пухлым и неуклюжим существом, только немного подросшим и обзаведшимся большим бюстом. Она сутулилась, стесняясь развитой груди, и смущаясь, говорила, если лопалась какая-нибудь пуговица или бретелька:

– Что делать, третий номер… – И еще глубже вжимала голову в плечи.