Образок

Когда мы жили у Маргарет, она вдруг снова начала писать – о поездке в Южную Африку, в парк птиц около городка Хаут-Бей в двадцати километрах от Кейптауна. Очерк о птичьих криках. Помню почему-то об ослином пингвине и об орлане-крикуне – по-английски он называется «африканский рыба-орел». Так может показаться, что он тих, как рыба, а на деле он, белоголовый и белогрудый, с желтым клювом и желтыми лапами – стильная птица – вопит, как толпа рыночных торговок. И женщина тут, кстати, замешана – осложняется дело тем, что он кричит не один, а всегда в компании с самкой. И тогда они поднимают такой гвалт, что хоть святых выноси. Маргарет говорила, что изображение этой птицы есть на гербах многих африканских стран.

Из России я привезла ей синий павлово-посадский платок, затканный красными цветами. Он ей очень нравился, она накидывала его на плечи, и он пользовался неизменным успехом везде, где Маргарет в нем появлялась. «Какая хорошенькая старая дама!» – сказала ей официантка на званом обеде в честь столетия местного гольф-клуба. Почему-то Маргарет состояла его членом. На обед она пригласила нас с Аней и Стефани. Все шло отлично, за исключением того, что Аня подозрительно много ела.

Это был шведский стол, и роль официантов сводилась к замене тарелок и предложению гостям десерта. На подносах стояли шоколадные корзиночки почти в натуральную величину, наполненные черникой, и фаршированные изюмом яблоки со сливками и ромом. Аня безошибочно указала на корзиночку – я похолодела перед возможными последствиями: было уже очень много съедено, и я надеялась, что часть корзиночки останется, но ошиблась. Маргарет сохраняла спокойствие; я и Стефани, не сводя с Ани глаз, следили за методичным исчезновением ягод и кусочков молочного шоколада, из которых была сделана корзинка. «А ты крутая!» – сказала, улыбаясь, Маргарет Ане, когда мы выгрузились из машины. Аня с достоинством промолчала.

Маргарет знала, что когда ей станет трудно одной, она продаст дом и поедет в дом для престарелых – он недалеко. С собой можно взять все, что поместится в малогабаритную однокомнатную квартирку, – все, включая кошку. Но Маргарет отчаянно не хотела и боялась туда ехать, постоянно говорила об этом. И я поняла, что главной причиной нашего поселения у нее был ее страх перед этим неминуемым переездом, попытка его оттянуть любой ценой. Она мечтала, чтобы мы приехали и в следующем сентябре – но мой контракт заканчивался.

Я никогда не забуду глаз Маргарет, когда мы уезжали. Машина сделала круг по двору, а Маргарет с палочкой, стоя в центре этого круга неотрывно смотрела мне в лицо с такой тоской, что мне стало не по себе.

Вернувшись в Москву, я твердо знала, что попробую работать журналистом. Это моя профессия по образованию, но, защитив диссертацию, я много лет преподавала русский язык, а тут вдруг прорвало. Сразу получилось пойти внештатником в хорошую газету, а потом и в штат попасть. Я принимала этот поворот в своей судьбе как подарок от Маргарет.

Из Москвы, когда случалась оказия заграницу, я ей писала – старалась что-нибудь смешное, посылала конфеты, изредка звонила. Раз от раза ее голос слабел. У Маргарет нашли рак. Но однажды она звучала как прежде: ее очерк о птичьих криках опубливовал журнал «Smithsonian» и Маргарет получила премию за лучшую публикацию года – 10 тысяч долларов! Она была счастлива: смеялась, плакала.

Последний наш разговор был уже из дома для престарелых. Стефани передала матери трубку. Маргарет еле говорила – тихим, срывающимся от слез голосом, тонким, почти детским. «Я прожила здоровую жизнь, не привыкла, когда все болит. Как Анна? Как ты? Собираетесь сюда? Боюсь, уже не увидимся. Я вас очень люблю».

Умерла Маргарет весной. А в сентябре мы приехали, и в соседнем городке на плоской вершине горы, в парке отстояли общую панихиду по всем умершим за прошедший год. Пригласила нас Стефани. После смерти матери у нее случилась еще одна беда: ее подмяла обычно смирная лошадь, которую она седлала. Копытом раскроила лоб. Чудо, что муж оказался дома и ее в тот же день прооперировали в соседнем городе. В нашем медвежьем углу, хоть больница и есть, врачи не оперируют, зато часто летает маленький вертолет – доставляет больных через горный перевал в крупную клинику. Стефани говорит, что врачи сделали чудо: ее лицо сложили из костного крошева, все под кожей простелено металлической сеткой, но заметить ничего нельзя – действительно виртуозная работа.

Солнце садится за горным хребтом напротив. Еще жарко, но на нашей вершине веет ветерок. Люди расходятся по машинам, припаркованным на нижнем витке дороги-спирали. Мы сидим на широких деревянных лавках под навесом, где проходила панихида. Стефани раскрывает сумку и дает мне на память о Маргарет старинную шелковую салфетку; она выцветшего бирюзового цвета с кружевами, сплетенными из кремовой шелковой тесьмы. В нее что-то завернуто. Открываю сверток – в нем почерневший от времени резной ключ. От чего он?

Миллион на подарки