Образование Маленького Дерева

Каждое утро мороз спускался по горе дальше и дальше. Робко: не убивая, но давая знать, что продлить лето так же невозможно, как удержать на месте время; предупреждая, что приближается зимняя смерть.

Осень — это отсрочка природы; время, чтобы привести в порядок дела и подготовиться к смерти. Тогда, наводя порядок, разбираешься во всем, что нужно сделать… и что осталось несделанным. Это время для воспоминаний… время, чтобы пожалеть о том, чего не сделал… или не сказал.

Я жалел, что не поблагодарил мистера Вайна за желтую куртку. В этом месяце он не пришел. Поздними вечерами мы сидели на веранде, смотрели в ущелье и прислушивались; но он все не приходил. Мы с дедушкой решили, что сходим в поселок и навестим его.

Мороз коснулся ущелья: легким, едва уловимым напоминанием. Он подрумянил хурму и обвел желтыми каемками листья тополей и кленов. Теперь все существа, которые должны были зимовать, изо всех сил готовили запасы, чтобы пережить зиму.

Голубые сойки длинными вереницами сновали в небе, летая к высоким дубам и обратно, собирая в гнезда желуди. Теперь они не играли и не пели.

По ущелью пролетела последняя бабочка. Теперь она отдыхала на кукурузном стебле, там, где мы с дедушкой лущили кукурузу. Она не двигала крылышками, просто сидела и ждала. Ей незачем было собирать еду. Она должна была умереть, и она это знала. Дедушка сказал, что она мудрее большинства людей. Она ни о чем не беспокоилась. Она знала, что выполнила свое предназначение, и теперь ее предназначением было умереть. И вот она ждала на солнце, в его в последнем тепле.

Мы с дедушкой запасали дрова для печи и поленья для камина. Дедушка сказал, что мы все лето проскакали как кузнечики, — что было верно; а теперь, сказал дедушка, время поджимает, и нужно запастись теплом на зиму.

Мы перетаскивали стволы мертвых деревьев и тяжелые ветви со склона горы на нашу просеку. Дедушкин топор сверкал в вечернем солнце, и звенел, и будил эхо в ущелье. Я относил нарубленные дрова в кухонную корзину и ставил стоймя у стены каминные поленья.

Вот чем мы занимались, когда пришли политики. Они сказали, что они не политики, но они были политики. Мужчина и женщина.

Они отказались от предложенных кресел-качалок и сели на стулья с прямыми спинками. На мужчине был серый костюм, на женщине — серое платье. Платье совсем душило ее за шею, и я догадался, что как раз поэтому она выглядит так… как выглядит. Мужчина держал колени вместе, как женщина. Он положил на колени шляпу. Он нервничал, потому что все время вертел шляпу в руках. Женщина не нервничала.

Женщина сказала, что мне следовало бы уйти из комнаты, но дедушка сказал, что я во всем участвую наравне с ним и бабушкой, а стало быть, могу слышать все, что услышат они. Поэтому я остался, сел в свое маленькое кресло-качалку и стал раскачиваться.

Мужчина прочистил горло и сказал, что людей беспокоит мое образование и всякое в этом роде. Он сказал, что о таких вещах нужно заботиться. Дедушка сказал, что мы заботимся, и рассказал, что говорил мистер Вайн.

Женщина спросила, кто такой мистер Вайн, и дедушка рассказал ей о мистере Вайне практически все — хотя не упомянул о том, что мистер Вайн всегда все забывает. Женщина наморщила нос и одернула юбки, будто ей казалось, что мистер Вайн сидит где-то неподалеку и нацеливается забраться ей под платье.

Я сразу понял, что она ни капли не взяла мистера Вайна в расчет. Как, впрочем, и всех нас.

Она дала дедушке бумагу, которую он передал бабушке.

Бабушка зажгла лампу и села за кухонный стол, чтобы прочитать бумагу. Она начала читать вслух, но остановилась и оставшуюся часть прочитала про себя. Дочитав до конца, она встала, перегнулась через стол — и задула лампу.

Политики знали, что это значит. Я тоже знал. Они встали и вышли за дверь, спотыкаясь в потемках. Они не попрощались.

Когда они ушли, мы долго ждали в темноте. Потом бабушка залегла лампу, и мы сели за кухонный стол. Мне было не видно, что написано в бумаге, потому что моя голова едва возвышалась над краем стола, но я слушал.

В бумаге говорилось, что какие-то люди подали в суд иск. В ней говорилось, что со мной обходятся несправедливо. В бумаге говорилось, что бабушка и дедушка не имеют права удерживать меня при себе; что они старые и у них нет образования. Там говорилось, что бабушка индеанка, а дедушка наполовину индеец. У дедушки, говорилось там, плохая репутация.

В бумаге говорилось, что бабушка и дедушка ведут себя эгоистично, и такое их поведение непрерывно ломает всю мою будущую жизнь. А эгоизм их в том, говорилось в бумаге, что они хотят только иметь утешение в старости и ради этого, более или менее, пользуются мной.

В бумаге кое-что было и про меня, но бабушка не стала читать этого вслух. Еще там говорилось, что дедушке и бабушке предоставляется столько-то дней, в течение которых они могут явиться в суд и дать ответ. Там говорилось, в противном случае я буду помещен в приют для сирот.

Дедушка был потрясен. Он снял шляпу и положил ее на стол, и его рука дрожала. Он стал поглаживать шляпу, потом долго сидел, глядя на шляпу и поглаживая ее.