Образы Италии

Самый полный список находящихся в Риме греческих вещей лучшей поры оказался бы не очень длинным. Даже не видевший Греции и знающий только один Британский музей любитель прекрасной древности может назвать Рим городом, бедным высокими примерами античного искусства. Еще более беден был Рим настоящими греческими произведениями в дни Винкельмана, но это не помешало ему и тогда быть обильным источниками подлинного энтузиазма перед античным. Может быть, вовсе не в свете музеев следует искать этих источников. Кто решится утверждать, что действительно почувствовал Грецию в четырех стенах лондонского хранилища и удержал в душе ее образ, выйдя на вечно мокрый хлопотливый Странд или спустившись к по-северному мечтательным, дымчатым и романтическим рощам Хайд Парка? Гений места в Лондоне явно чужд гению мест, где увидели впервые свет мраморы Парфенона и Деметра Книдская. И не ближе ли к воздуху, каким питали свою невидимую жизнь эти существа из античного мира, тот воздух, которым дышит всякий из нас на обширном дворе пусть не имеющего таких первоклассных вещей римского музея Терм? Этот киостро, построенный по рисункам Микельанджело, служил некогда двором картезианского монастыря при соседней церкви Санта-Мария дельи Анджели. Часть античных коллекций размещена в уютных монашеских келиях, сохранивших еще свои маленькие отдельные сады. Посетитель, рассматривающий здесь античные рельефы, может услышать иногда падение созревшей груши или стук в окно колеблемого ветром лапчатолиственного фигового дерева. У старых кипарисов посреди двора играет фонтан, плющ обвивает жертвенных белых быков. Уставленные тут во множестве обломки и саркофаги залиты солнцем, делающим их травертин голубым и прозрачным, их мрамор теплым и живым. За прекрасное бытие этих скромных вещей можно отдать совершенство бережно хранимого в глухой комнате шедевра. Лепестки осыпавшейся розы, которые удержались в складках платья женщины, изваянной неизвестно кем и когда, украшают ее больше, чем все суждения ценителей и споры ученых. В этих лепестках, в этих скользящих по мрамору тенях листьев и ветвей и снующих среди обломков ящерицах есть как бы связь античного с нашим миром, которая одна дает сердцу узнать его и поверить в его жизнь.

Устроителям Национального музея пришла в голову превосходная мысль — вынести под открытое небо и на солнечный свет часть хранимых в нем античных коллекций. Для античной скульптуры музей еще более гибелен, чем картинная галерея для живописи Возрождения. Древнее искусство теснее было соединено с жизнью, и древняя жизнь была гораздо ближе к природе, чем наша. Скульптура нуждается в свете и тени, в пространствах неба и тональном контрасте зелени, может быть, даже в пятнах дождя и движении протекающей около жизни. Для этого искусства музей всегда будет тюрьмой или кладбищем. И думается, что не в музее почерпнул когда-то Винкельман лучшую долю своего энтузиазма. Он видел античные статуи в парадных покоях кардинальских дворцов и среди вечной зелени римских вилл. Богатство эмоциями и тонкость исполнения, свойственные любимой тогда эллинистической скульптуре, согласовались с театральностью и мастерством деталей окружавшего ее барокко. Величавая официальность древнего римского искусства казалась естественно воскресшей на правильных аллеях классического сада. Главное же, Винкельман видел все на фоне Рима, усеянного античными фрагментами, не разобранными еще по музеям, но продолжающими свое прекрасное и полезное существование в стене дома, над отверстием источника, под портиком церкви, на воротах пригородного виноградника.