Образы России

Изображения грешников, низринутых в «геенну огненную», и картины вечных мук в аду помещались в северном нефе и не дошли до нас, но и по сохранившимся деталям росписей мы можем судить, что вся композиция проникнута характерными для Рублева и его школы идеями гуманизма, добра, глубокого сострадания к людям.

Ангелы трубят здесь не в библейские медные трубы, могущие сокрушать каменные стены и будить мертвецов в могилах, а в тонкие, словно тростниковые, свирели, пригодные разве что для пастушеских мелодий. Образы ангелов, Христа, апостолов не грозны и не строги. У них стройные, изящные тела, их лица одухотворены умом, сочувствием к обреченным.

Дважды повторен в росписи образ апостола Иоанна. Лицо его, как мне кажется, — высший предел мастерства, вершина всего, что сохранилось от рублевской композиции. Такие лица и сегодня встречаешь в жизни — приветливое, старческое, с ясным, открытым взглядом, лицо крестьянина, чем-то опечаленного и взволнованного. Это не суровый подвижник с фресок киевской Софии, не устрашающий пророк из Нередицы, не изможденный аскет мирожских и снетогорских росписей, а задумчивый, опечаленный русский старик, жалеющий осужденных собратьев.

Интересно сравнить рублевские росписи Успенского собора с другой композицией того же содержания в главном соборе Иринина монастыря. Расположен монастырь невдалеке от Золотых ворот, роспись собора была выполнена московскими иконописцами во главе с Марком Матвеевым в сороковых годах XVII века. Матвеевские фрески представляют собою уже переход к искусству нового времени, то есть искусству с реалистическими бытовыми деталями, взятыми из жизненных наблюдений автора.

В росписи Марка Матвеева наглядно виден интерес к обновлению живописных приемов, к многосложному красочному повествованию. В распоряжении мастера оказалась огромная плоскость западной стены, и на этой плоскости он развернул гигантскую сцену страшного суда — «последнего дня мира».

Здесь нет умиротворения и рублевской просветленности: огромный чешуйчатый змей, символизирующий грех и порок, опутал и сдавил страшными кольцами целую толпу осужденных. Крошечная человеческая душа показана в виде голой фигурки, беспомощной и затерянной среди океана ужаса и скорби. Могилы вскрываются, рассыпаются гробовые доски, мертвецы встают, толпами движутся к демонам ада, навстречу неотвратимой расплате.

Вся сложнейшая композиция решена мастерски, отличается приглушенным, неярким колоритом — в нем как бы ощутим отсвет грозного «адского пламени», лежащий на зеленых и синих красках фона. Матово отливают золотом и серебром украшения, доспехи, одеяния, кое-где видны богатые, пурпурные одежды. Двери рая художник снабдил шатровыми главками по углам — это характерная черточка родной для Матвеева московской архитектуры XVII века.

Сложность орнаментов и композиции, множество чисто бытовых подробностей, изощренность сюжета — все это приближает матвеевскую фреску к миру страшных сказок и фантастических поверий, которыми так богата русская литература XVII века. Этот мир уже очень далек от настроения рублевской живописи XV века.

…В Успенском соборе мы застали художника-реставратора Н. Гусева, кончавшего копию рублевского ангела со свитком неба в руках. Ведь по библии в день всеобщего судилища исчезнет не только земля, но и небо — останутся лишь рай и ад. И вот Рублев изобразил, как ангелы свертывают свиток неба… Сейчас москвичи могут полюбоваться отличными копиями этой и других рублевских фресок, размещенными в стенах Андроникова монастыря в столице.

Я спросил художника, где, по его мнению, Рублев брал краски.

— Там же, где беру их и я, — ответил мастер, — на берегу Клязьмы. Утречком, по холодку, ходил Андрей Рублев к речке, собирал разноцветные камешки, отвердевшие глины, ракушечник. Ученики потом размалывали в порошок отобранное, очень тонко, и разбавляли водой с яичным желтком. Иногда к растертым камням добавляли золотой пыли или какой-нибудь красящей жидкости вроде «черной воды» изборского источника под Псковом; ведь свой секрет красок был у каждого мастера… Потом по сырой штукатурке, хорошо подготовленной, наносили красящий слой на стену. Обычно рисунок заранее процарапывали, потом прокрашивали, а вот Рублев писал без предварительной наметки, сразу кистью. И ведь тут ошибиться нельзя — краску со стены не смоешь и не сотрешь, можно только снимать всю штукатурку и заново готовить потом стену под фреску. Задуматься, помедлить тоже нельзя: высохнет штукатурка, не примет стена краску, значит, опять начинай всю подготовку заново… Фреска — требовательное, трудное искусство, и Рублев в нем — мастер непревзойденный. А к тому же здесь, в соборе, его фрески прекрасно гармонировали с прежним иконостасом. Конечно, не с этим вот, — художник кивнул в сторону роскошного золотого иконостаса, типичного для времен Екатерины.