Обреченная

– Я связался с одними парнями в Цинциннати, которые задумали подломить банк, – через силу продолжил он. – Я просто был водилой. Я не входил в банк. Я ничего не сделал. Честно говоря, я едва знал этих парней. Но я согласился идти с ними, и нас взяли, и хотя я просто вел машину, меня упекли на пять лет. И мне пришлось отсидеть от звонка до звонка из-за моего послужного списка. Они знали обо всем, от Мэйси до Тихуаны, и на этой стадии попытка уйти на поруки была просто смешной. Мне оставалось отсидеть два месяца, когда моя мать заболела. По-настоящему заболела. Ко мне пришел надзиратель и лично передал это известие. Он протянул мне письмо и сказал: «Мне очень жаль».

– Она умерла? – нервно спросила я, протягивая отцу руку. Он не взял ее.

– Нет. Не тогда. – Калеб потер ее фото пальцами. – Она написала письмо, где спрашивала надзирателя, нельзя ли отпустить меня пораньше. Она знала, что умирает. И знала, где я. Она следила за мной от Кентукки до Огайо, повсюду. Она точно знала, где я, хотя выбросила меня из своей жизни несколько десятков лет назад.

– Мне так жаль, – сказала я.

Калеб поднял глаза и попытался благодарно улыбнуться, но у него получилась какая-то горестная маска в духе Пикассо.

– Она писала, что хочет, чтобы я вернулся домой в Филадельфию во что бы то ни стало. Умоляла надзирателя отпустить меня, но…

Я помотала головой.

– Он заявил, что это было бы нарушением процедуры, или попустительством, или чем там еще, – продолжал Калеб. – И поэтому я просидел в камере еще два месяца, зная, что моя мать готова поговорить со мной, где бы я ни был. Я просто сидел и думал. – Он рассмеялся, и пикассианская маска рассыпалась, как горстка булавок, брошенных на пол. – Я понимаю, что это было в целом бессмысленно. То есть я сидел в тюрьме. Я бывал в тюрьме и раньше, и действительно подолгу сидел, но я никогда там не думал, понимаешь? Там есть тренажерка, телевизор, работа… Я бы мог гораздо больше времени уделять мыслям о моей маме. Или о тебе, – добавил он, взглянув на меня. – Но я этого не делал.

– Никогда не угадаешь, что будешь делать в подобной ситуации, – сказала я. Только это и сумела выдавить – пустую банальность вроде моей речи на выпускном. – Никто не знает.

– Да уж, – равнодушно сказал Калеб. – Когда я вышел и приехал в Филадельфию, мать уже умерла. Она оставила мне дом, а с ним – коробку с несколькими письмами от твоей матери и твоими фотографиями.

У меня заныло в груди.

– Я отправил тебе открытку вскоре после того, как вернулся домой, и поскольку ответа так и не получил, то понял, что ты достигла успеха, а я – нет. Поэтому я продал дом, купил этот бар и…

Я с неохотой кивнула. Непонятно, с чем я соглашалась, но папина ответная улыбка таила в себе что-то такое, что подтверждало, что он не врет. И не играет. Я даже не думаю, что ему нужна была какая-то моя история в ответ, но напряжение было слишком сильным, и я просто не могла больше держать этого в себе. Я протянула ему руку, и он взял ее.

– …и, – сказала я.

Была моя очередь. Я понимала, что он не просил меня рассказывать. Ему даже не нужно было ничего больше, но подошла моя очередь – и я наконец была готова.

Глава 9

Во время моего предпоследнего визита в «Бар-Подвал» я завалилась туда где-то в час ночи без предупреждения, когда бар уже закрывался. Когда я вышла из автобуса, было темно хоть глаз выколи, и по дороге я обошла дохлую крысу и бомжа (который почему-то пах тюльпанами). Но прежде чем я направилась к бару, который находился в нескольких коротких кварталах, я заметила тень за углом – скрытную смесь сдержанности и мощи в одном аморфном мазке. Когда я посмотрела на обладателя этой тени, он тут же отвел взгляд в сторону. «Он не настоящий», – подумала я и двинулась в путь.

До бара оставалось два квартала. Однако чем дальше я шла, тем больше меня преследовали длинные смазанные пятна его шагов. Чем больше я меняла походку, тем больше менялось его похотливое скольжение, так что голова его размытой тени слилась с тенью моих движущихся ног, и когда они впервые соприкоснулись, легкая дрожь прошла по моей спине. Я почувствовала себя грязной от соприкосновения наших теней. Я не могла сказать, где кончалась моя тень и начиналась его, но я пошла быстрее. Наши тени шли как одна, пока не разделились, когда я остановилась перед входом в бар, прямо под болтающимися кроссовками, все еще свисающими с проволоки, указывая наркоманам, где можно разжиться дозой, – только теперь они потемнели от выхлопа машин, сигаретного дыма, плывущего из раскрытых окон четырехэтажного жилого дома, и кислотного дождя. Я стояла под ними, молитвенно сложив руки, как будто в церкви. «Господи, исполни одно мое желание! – думала я. – Только одно». Когда я обернулась, моего преследователя там уже не было. Мои руки по-прежнему были молитвенно сложены, и я по-прежнему стояла под болтающимися кроссовками.

Я бросилась к дверям и подергала закрытую ручку левой рукой, глядя в камеру и надеясь, что отец увидит меня и красивый рисунок морщинок между моих глаз.