Обреченная

Есть несколько чисел, которыми я хочу с тобой поделиться. Двести девяносто семь. Семнадцать. Тринадцать.

Двести девяносто семь – это количество невинных людей, которые были реабилитированы после приговора благодаря повторному анализу ДНК. Если ты возьмешь двести девяносто семь книг и разложишь их рядом, они охватят периметр моего дома. На двести девяносто семь долларов ты можешь слетать из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, впервые посетить Лас-Вегас, купить деловой костюм или взять несколько вечерних уроков в местном университете. Я не знаю, что бы ты сделала с этими деньгами, но знаю, что ты не пустила бы их на ветер. Ты бы их отдала. По доллару за каждого бездомного, ждущего у ратуши, за каждую женщину в местном приюте жертв домашнего насилия.

Семнадцать – количество людей, с которых снят смертный приговор, которые оправданы и вернулись к нормальной жизни. Семнадцать, Сара. Это число ты должна накрепко запомнить, несомненно, точно так же, как рекомендации журналов по блеску для губ или флирту с молодым человеком. Теперь это число отдано исключительно семнадцати душам, которые потерялись где-то между радостью и гневом, благодарностью и неблагодарностью, решимостью и негодованием. Они бродят среди нас, как живые тела, неспособные смириться с копией смертного приговора, который им вручают по выходе из камеры.

Тринадцать – это среднее количество лет, проведенное в тюрьме невинными людьми за преступления, которых они не совершали. Целая жизнь. Взросление. Я просто не могу себе представить этого. Не могу. Сара, я возвращаюсь домой каждый вечер и просматриваю истории, стоящие за этой отрезвляющей статистикой. Иногда я сплю по тринадцать часов, и мне снится, что ты по-прежнему со мной. Иногда я сплю тринадцать минут. Коронер сказал, что ты была жива еще где-то тринадцать минут после того, как в тебя попала пуля.

Коробки со свидетельствами стоят по стенам архива в Филадельфии и простоят там еще четыре месяца или около того, после чего будут уничтожены, сожжены бюрократической машиной. А может… кто знает?