Обреченная

Когда мои глаза сфокусировались на этой газете, сквозь коричневые пятна проступили буковки. На меня с черно-белого газетного снимка смотрела моя будущая товарка по камере смертников. Заголовок прямо над ее фото гласил: «Вратарь пропустил смертельный мяч в свои ворота». К сожалению, журналист в своей статейке путался не только в метафорах, но и в видах спорта, причем настолько сильно, что я даже не поняла, в чем, собственно, обвиняют убийцу из «Паба Пэта», ну, кроме того, что она могла бы получше играть в теннис или соккер. Я вытащила газету из мусорки, чтобы прочесть эту статью, но дошла только до «убийца из спортивного бара хотела слишком много лимонада», когда услышала голос отца:

– Ноа? Это ты?

Я затолкала газету назад в мусорку и подняла глаза. Калеб шел ко мне с букетом белых гербер.

– Это ты! – радостно воскликнул он, на мгновение оглянувшись, прежде чем подойти ко мне. Мои руки повисли, и я позволила ему обнять себя. – Как ты? Где ты была?

Я бесстрастно кивнула, уставившись на прекрасные белые лепестки гербер у него в кулаке.

– Что ты здесь делаешь, куколка? Ты не ответила ни на один мой звонок. Я так за тебя волновался! – упрекнул меня отец.

– Я просто ела блинчик, – пробормотала я, показывая на остатки моей еды в мусорке. – У них в фургончике лучшие блинчики в городе, потому я хожу за ними сюда.

Отец поднял руки, шутливо сдаваясь.

– Я просто спросил, – сказал он. – Просто спросил, вот и все. Ничего страшного, если папа задаст вопрос единственной дочери.

Его глаза метались между мной и элитным высоким жилым домом.

– Это для Сары? – спросила я, показывая на цветы.

Вокруг глаз и рта Калеба тут же залегли складки. Он подался ко мне.

– Ноа…

– Не нойкай, папа, – сказала я, отчеканивая последнее слово. – Ты понимаешь, что делаешь? Господи, она же моя ровесница!

– Откуда ты знаешь о Саре?

– Я много что знаю, – сказала я. Ветерок сорвал горсточку листьев с соседнего дерева.

– Ладно, куколка. Разве твой старый отец не заслуживает второго шанса на любовь?

Моя грудь начала часто вздыматься.

– Любовь? Вот только не надо мне про любовь гнать!

– Да, любовь, – настаивал отец.

– А разве не любовь ты оставил в Лос-Анджелесе сколько там лет назад? Двадцать три?

Он опять поднял руки по-дурацки комическим жестом, изображая капитуляцию. Мне захотелось их оторвать.

– Это больно, – сказал он, изображая отступление. – Но я переживу. Переживу. Я крепкий парень, мне и не такое говорили.

– Чем больше ты говоришь, тем карикатурнее становишься. – Я показала на здание. – Как ты вообще с ней встретился? Она же в Риттенхаузе живет!

Папа не ответил.

– Она моя ровесница, Калеб. Это все равно что собственную дочь трахать, – заявила я.

– Не смей со мной так разговаривать! – подскочил отец.

– Не смей? Спрашиваю еще раз – как ты с ней познакомился?

Калеб сел на соседнюю скамеечку. Это могла быть та самая, возле фонтана, на которой мы сидели несколько месяцев назад.

– Честно? – спросил он.

– Была бы тебе благодарна.

– Я искал тебя, когда мы впервые встретились. Я мог бы поклясться, что она – это ты, прежде…

– Ты смеешься, что ли? Ты, блин, смеешься?

– Дай закончить! – взмолился папа.

– Я даже не могу перечислить все причины, почему это отвратительно. Но попытаюсь. Начну в алфавитном порядке. Адски. Безобразно. Вероломно. Грязно и грубо. – Моя грудь вздымалась и опадала. – Гадко. Гнило. Гнусно.

– Дай мне хотя бы объяснить!

– Жестоко. Жутко.

– Ноа! – крикнул отец, но тут же замолк. – Прошу тебя. Тогда у меня действительно было трудное время.

– Да, папочка, это было трудное время для всех нас. Ну так почему?

– Послушай, – мучительно проговорил Калеб. – Мне правда трудно об этом говорить.

– Правда? – рассмеялась я. – Труднее, чем обо всем остальном, о чем ты мне рассказывал?

– Ладно, – сказал он, уступая. И снова эти дурацкие руки взлетели вверх, говоря о его отступлении или о пассивности. Или это просто была привычка из-за арестов. – У меня в то время нервы были правда ни к черту. Я только что купил бар и продолжал устраивать свою жизнь так, чтобы войти в контакт с тобой.

– Да, четыре года после того, как узнал обо мне. Но ты продолжай, продолжай.

– Я хотел искать тебя, Ноа, – умоляюще проныл Калеб. – Я искал. Но я еще не был готов. Все рушилось в какую-то безумную бездну. Все думали о переменах, улучшениях, обо всем таком. Я тоже начал думать о жизни, понимаешь, о том, каким я должен быть. О том, что я пообещал себе после смерти моей мамы, и я понял, что настало время встретиться.

– К делу, – разочарованно сказала я.

– Я работал, тренировался, бегал по лестнице Рокки, и вот тогда я ее и увидел. Она вышла из двери в футболке Пенсильванского университета и бейсболке и стала готовиться к пробежке. А от твоей матери и из тех писем я знал, что ты в университете бегаешь, и я подумал – а вдруг это ты и искать уже никого не надо? Просто ты появилась передо мной, как по взмаху волшебной палочки, – рассмеялся он. – Но оказалось, – продолжил он, притихнув, – что это она. А дальше, как говорится…

– Дальше не надо, – сказала я.

– Ну, ты спросила. Вот я и рассказал.