Обречённая воля

Между тем пушки были поставлены вблизи бугра, но полки всё не шли на приступ. Шидловский никак не мог прийти к единому решенью с Кропотовым. В поле вспыхнул белый шатёр — то царёвы начальники скрылись от солнца, советуясь о деле. Но вот на противоположной стороне балки появились крикуны и стали предлагать булавинцам сдаться без кровопролития. Вышел на край балки Семён Драный, прислонился спиной к жерлу заряженной пушки и закричал в ответ:

— Крови жалкуете? Тогда выдайте нам собаку Шидловского и казну войсковую — отпустим вас с миром!

Это нахальство заставило подойти к краю Кропотова.

— Сдавайся, рванина! Нас много!

— Всем места в балке хватит! Всех вас положим тут!

— Поплачешь, воровское рыло! — стал грозить Кропотов.

— Найдут наши сабли ваши скоблёные хари!

Тут выкарабкался из своей рытвины поп Алексей.

— Эй! Полковник! От сего дни твоя Марфа станет подолом слёзы носить прям из окошка в Оку!

Кропотов остолбенел. Схватил подзорную трубу с пояса, глянул в неё.

— Ерёмка?! Прохвост! Ах ты страдник поганый! Вот ты куда сбежал от меня! Повешу! — взбеленился Кропотов. — Крест на воровское пузо нацепил! Повешу!

Офицеры Кропотова и Шидловского сгрудились, рвали друг у друга подзорные трубы, всем надо было взглянуть на беглого крестьянина Кропотова — на Ерёмку, пролыгавшегося попом.

— Я те сей день покажу «повешу!» распронавертит твою в Марфу мать! — затрясся Еремей и такие слова направил на ту сторону балки, что даже Шкворень заржал.

— Отец Алексей, так ты — Ерёмка? — кинулся к нему, растопырясь руками. — То-то ты по душе нам пришёлся.

— Отойди, Шкворень! Атаман, отойди! — ревел Еремей. Он схватил факел и кинулся к запалу пушки. — Дыба, наводи!

Семён Драный только успел отойти от ствола, как рявкнул выстрел. Ядро перелетело через овраг, через толпу офицеров и попало в лафет полуразвёрнутой пушки. Ещё не распряжённые лошади рванулись с места и понеслись к лесу, где стояли запорожцы Драного, но через полсотни саженей пушка нарвалась на другую упряжку, и оба орудия опрокинулись.

— Еремей, охолонись! Иди к своим! — зыкнул Драный.

Булавинцы то и дело бегали к Донцу за водой или к ручью, что сочился в прохладе опушки, а там, в открытой степи, солнце совсем сморило полки Шидловского. Было видно, как там кидались к бочкам привезённой воды. Вскоре царёвы войска зашевелились, но тревога была напрасной: их отводили к Тору. Было ясно, что в такую жару никто не начнёт рубку — наступало тихое время, когда всё живое пряталось от жгучего солнца, замирало, никли, теряя запах, травы — наступал час глухой степи.

За час до захода солнца и часа за два до темноты Шидловский решительно выкатил артиллерию к самому краю балки и стал бить ядрами и картечью по бугру. Стрелки-пехотинцы — инфантерия, как называл их солдат-булавинец, — полезли через балку, но до рукопашной не дошло, поскольку первые десятки рядом легли под пулями и белели на дне перекрестьем лент на мундирах. Атаки Шидловского продолжались больше часа, и больше часа он посылал в готовую могилу — балку своих солдат. На заходе солнца по балке, откуда-то сбоку, куда уходила её вытянутая теклина, прорвалась конница, но лишь около сотни всадников смогли подняться на бугор. Продержались они четверть часа и были все до одного порублены. В сумерках Шидловский снова бросил конницу по оврагу, стрелков разместил напротив бугра, а солдатские пехотные полки полезли с флангов через лес. Семён Драный пустил запорожцев на правом фланге, и они рассекли пехоту надвое, но те сумели забиться в лес, где запорожцы тотчас завязли и отошли к своим. Через полчаса, уже во тьме, началась рукопашная на левом фланге у леса и на правом у обоза. Артиллерия Шидловского била по бугру, распугивая лошадей у реки. Теперь конница Шидловского накопилась в низине за поворотом и плотной лавиной ринулась на бугор снизу. За ней с криком кинулись солдаты. Всё смешалось. Стрельба почти совсем прекратилась, и началась тяжёлая рубка. Семён Драный сел на коня, повёл своих, но когда его конница выставилась на бугре, по ним снизу начали стрельбу из ружей и из пушек с того края. Ядро попало атаману в бок. Оно вмяло ему руку в рёбра, и Семён Драный повалился с седла… Сын догнал его лошадь, выдернул ногу отца из стремени и хотел было найти в этой страшной сумятице Ременникова, чтобы лекарь помог, но атаман был мёртв.

— Драного убило! Убило-о-о!.. — разнеслось по склону бугра к Донцу.

— Браты! За волю! — взревел Еремей и, пеший, кинулся со своими ратниками в балку, откуда никто не вышел…

На той стороне стоял рёв — то снова вырвались запорожцы и кромсали там остатки резервной пехоты, пушкарей, а в это время за бугром булавинцев — от вершины до Донца — одолевала сила Шидловского. Уже были слышны скрипы телег, ржанье лошадей у самой воды, но постепенно всё затихло. Правда, ещё и ночью то в одном месте, то в другом всплёскивалась страшная слепая рубка, но бой булавинцами был проигран.

19