Обречённая воля

— Я — Макар Кириллов сын Иконников, прозвищем Копыл, Красной речки Мелового Броду.

— Беглой?

— Да. Новопришлой я казак из Белогорода, белогородского митрополита беглый крестьянин.

— Не жилось у святого отца?

— О, атаман! Митрополичья рука не легше боярской…

— Ну а ты? — спросил Булавин второго.

— А я тутошний, Закотнинского городка казак Иев Васильев сын Васильев же.

— И чего вы видели?

— Мы видели и слышали, как наутро другого дня атаман Ефрем Петров велел войску своему крест целовать на верность царю Петру, дабы они, казаки его, все заедино шли этими днями биться с тобой, атаман, вором-де и богоотступником.

— Ну, вы! Не заговаривайтесь! — зыкнул Стенька-есаул.

— Максимова не видали среди них?

— Войскового атамана? Нет, не видали.

— Сколько их собралось, боярских собак?

Копыл окинул булавинцев взглядом, увидел их сразу всех, спешившихся, уже заметно уставших за последние дни, кучнившихся у обозных телег, и уверенно сказал:

— У Петрова вдвое больше казаков.

— А ещё слышно, атаман, что на подходе и сам Максимов с пушкой и войском, — сказал Васильев.

— Чего в мыслях у Петрова? Нападёт ныне?

— Нападёт.

Насупился Булавин. Залегла морщина в межбровье. Посовещались с Лоскутом, с Банниковым, со Стенькой и решили пойти мимо Закотного на Белянскую. Булавину хотелось выждать время и встретиться с Максимовым. Однако Ефрем Петров подходил всё ближе и утром следующего дня верстах в двух от Закотного с двумя сотнями калмыков перерезал дорогу.

— Прижимайся к реке! — крикнул Булавин.

— Шанцы[10] ставьтя! Шанцы! В шанцах отсидимся! — надсадно кричал бывший солдат.

Торопливо выставили подковой телеги. Солдат велел уменьшить подкову, выпяченную к степи, после чего телег хватило на два ряда. Теперь всем стало ясно, что коннице не просто пробиться сквозь них. Осёдланных лошадей отвели к самой воде, и те стояли на мелководье. На другом берегу темнел Айдарский лес, маня в свою тишину от боли и смертей предстоящей битвы. Вскоре показались казаки Петрова. Справа потянулась к ним конница калмыков, дико взвизгивали всадники, ржали лошади.

— Сейчас пойдут на приступ! — прищурился Булавин.

Он посмотрел на солнышко — оно еле-еле выкатилось из-за леса — и понял, что стоять надо по крайней мере до сумерек.

Ефрем Петров не стал дожидаться отряда войскового атамана, развернул свою конницу — калмыков слева, новонабранных по станицам справа, а старожилых повёл сам в центре. Лавина рванулась с горбатого увала вниз, в пойму реки Айдара. С воинственным визгом кинулись калмыки. С руганью и угрозами — старожилые, и только новонабранные шли тихо, какой-то неуверенной, дрянной рысцой. Первыми до телег дорвались калмыки. Они поздно разглядели неожиданное в степи укрепленье, наткнулись на телеги, изо всех сил придерживали разгорячённых коней. Задние мяли передних. Лошади ржали, бились ногами о ступки колёс, о края телег, в кровь разбивали бабки, подымались на дыбы. Сабли не доставали обороняющихся.

— Копейщики! Рази коней! — закричал Лоскут.

Он сам выхватил у кого-то копьё и полез меж первым и вторым рядом телег. За Лоскутом полезли с полсотни других, и вскоре десятки калмыцких лошадей забилось по ту сторону. Запахло распоротой брюшиной, кровью. Обезлошаденные всадники метались среди верховых на слабых кривых ногах.

— Что? Не по рылу кисель? — грянули хохотом копейщики.

Булавин напряжённо ждал пешей атаки. Она должна была начаться рано или поздно, поскольку лошадям не пробиться в шанцы, но Петров пока напирал верхами. Его казаки стреляли с сёдел, пытались с близкого расстоянья достать засевших тоже копьями, но в лошадиной давке всё оказывалось не с руки. За первой пошла вторая лавина. За ней в третий раз бросил своих конников Петров, но отходил, теряя лошадей и всадников.

— Ружья готовьте! Ружья! — волновался Булавин.

— Готовы, Офонасьич! — отозвался Лоскут.

Гришка Банников краснел широченным лицом, распалённый боем. Он появлялся то в одном конце укреплений, то в другом.

— Ай, солдат! Ай, молодец солдат! — хвалил он. — Эвона чего удумал — шанцы! Таперя не возьму-ут!

После полудня Петров бросил конников в обход шанцев — рекой, однако Айдар в том месте для прохода коней был неудобен: в двух шагах нарастала глубина, и лошади, потеряв дно, оказывались на плаву, а услыша выстрелы, поворачивали обратно. В этой затянувшейся атаке прошло больше двух часов.

«Скорей бы темень…» — торопил время Булавин.

Но вот Петров приказал всем спешиться и идти на приступ по-солдатски. Впереди шли знамёнщики со знаменем, присланным минувшей зимой из Москвы. Засевшие притихли, впились глазами в это знамя, оно будто обвораживало их.

— Боярское охвостье! — загремел Булавин. — За тряпицу царёву Дон продали!

— Иуды! — гаркнул Банников.

Петров шёл немного позади — боялся умереть, не испытав сладости победы, царёвой милости за верность.

Первыми начали палить наседавшие, но на ходу мало было от этого толку: пули ранили чью-то лошадь под берегом да сшибли шапку у Окуня.

— Ишь, они ошшерились! — побелел Окунь.

— Пали в них, казаки! Гуще пали! — загремел голос Булавина.