Обреченность

Он медленно поворачивается, чтобы оценить меня. Его лицо настолько поразительно красиво, что у меня практически перехватывает дыхание, когда он позволяет открыто уставиться на него.

— Он отказывался побаловать тебя подарками или перекрыл тебе доступ к трастовому фонду? Ты зла на него за то, что он отказал тебе в дизайнерской одежде или роскошной тачке? Скажи мне, принцесса, как отец теряет любовь своей дочери?

«С чего же начать?»

«С какого плохого момента начать свою историю?»

«С наиболее худшего из всего».

Намного большего, чем любые наказания, отмеренные рукой моего отца, или часы изоляции, что я пережила. Намного большее, чем презирать свою собственную плоть и кровь.

— Он убил мою мать.

Моя правда. Чистая и простая.

Что-то вспыхивает в его глазах, и его аура тонко меняется, становясь вместо уже привычной полностью черной — дымчато-серой с пульсирующим бледно-зеленым.

Симпатия.

Он с пониманием относиться к моей причине.

Это продолжается всего лишь секунды до того, как черный полностью поглощает все другие цвета, и его взгляд становиться жестким.

— Возможно, она заслужила это.

Его слова вливают ярость в мои вены, и я снова говорю не подумав.

— Возможно, я тоже заслужила умереть. Я была просто ребенком, когда наш автомобиль вылетел с дороги той ночью, когда она пыталась уйти от него. Ночью, когда она пыталась спасти меня от этой жизни, — разгневанная я продолжаю: — Возможно, я тоже заслужила годы наказаний, изоляции и голода. Извращенные способы, которыми он пытался сломать меня, чтобы я расплатилась за грехи моей матери. Возможно, закрывать маленького ребенка в клетку не больше её тела и опускать в резервуар, полный ледяной воды, а затем наблюдать, как она борется за воздух — ещё одно, что я заслужила. Или, возможно, это была жестокость моей надзирательницы, что было самым подходящим наказанием. Способ, которым она дразнила меня привязанностью, как ослика морковкой, а просто выбрасывая её подальше. Или способом, которым она наблюдала, трахая себя пальцами, пока Грант заставлял меня позировать для него, трогать его, втирать его сперму во всю мою кожу. Возможно, именно это дочь предательской шлюхи и заслужила.

Мой голос срывается на заключительных словах, рыдание, перехватившее моё горло, жаждет вырваться на свободу. Но он не заслуживает моих слез, Коул никогда не получит моих слёз.

Его ледяной пристальный взгляд схлестнулся с моим, кажется, что на целую вечность. Когда он прерывает зрительный контакт и снова смотрит в окно, я мгновенно ощущаю потерю и оборачиваю свои руки вокруг себя, чтобы отразить холод, исходящий от моих костей.

Потерянная в своих мыслях, я не замечаю, как мы приезжаем назад в имение Коула до того момента, пока мы не паркуемся перед передними дверьми. Автомобиль останавливается, и Коул выходит, затем он делает что-то неожиданное: моментом позже моя дверь открывается.

Он не отпускает свою любимую команду, но его раскрытая ладонь сообщает мне, что он ожидает от меня.

Слегка потрясённая его демонстрацией учтивости, я медленно размещаю свою руку в его, дрожа от теплоты его прикосновения и того ощущении его большой руки, касающейся моей маленькой ладони.

Он не вытаскивает меня из автомобиля, он ждет, пока я вылезу, и я могу почувствовать его взгляд, даже если и не смотрю в его лицо.

— Я должен заняться кое-какими делами. Я провожу тебя до нашей комнаты и велю прислуге принести тебе еды. Мы уезжаем в восемь. Я ожидаю, что ты будешь готова к этому времени, думаю, что ты насладишься развлечением этого вечера.

Я могу только кивнуть.

Нет никакой причины вызывать его гнев, плюс, я могу провести время в одиночестве, чтобы собраться мыслями и обдумать все.

Когда он оставляет меня одну в нашей комнате, я сажусь на край кровати и пробую успокоить разбежавшиеся мысли. Я долго сижу, пока солнце не поднимается высоко в небе, а затем начинает опускаться. Проходят часы, но я не двигаюсь до тех пор, пока низкое гудение не указывает, что кого-то разблокировал замок и вошёл в комнату.

Я поднимаю голову и вижу, как Люк входит в комнату, держа наполненный едой поднос, который он относит к французским дверям и ставит на маленький столик, расположенный между двумя креслами. Он закидывает виноград себе в рот, перед тем как повернуться ко мне лицом, его рот поглощает сочный плод, когда уголки губ приподнимаются в усмешке.

— Ты должна есть, зверушка. Иди и поешь со мной, я обещаю не кусаться.

Я наблюдаю за его расслабленной позой и тем, как обыденно он наклоняется за другим плодом, в то время как его глаза не оставляют меня.

Люка, как всегда, трудно прочесть. Он — один из немногих, о которых мой дар не дает ясного представления. Это интригует и расстраивает. Живя с моей способностью в течение многих лет, когда я нахожусь в окружении таких людей, как Люк, я осознаю, как сильно на неё полагаюсь. Так же, как и большинство людей принимают свои решения, основываясь на пяти чувствах, я делаю свои, используя мою «обреченность» (Прим. на англ. языке «обреченность» созвучно имени героини — Фейнесс) или ясновиденье.