Обреченность

В соседней комнате плакал ребенок убитой хозяйки, и плач этот скреб, царапал по душе, как гвоздем.

Прискакали вооруженные казаки.

— Кто стрелял?

О происшествии тут же доложили командиру полка. В его отсутствие командир сотни самостоятельно провел дознание.

Пафнутьев с окровавленным разбитым лицом валялся на полу. Щербаков, самолично обыскал Пафнутьева, достал из его кармана золотые сережки. Приказал казакам привести его в чувство. Те притащили ведро холодной воды, вылили на голову Пафнутьева, и он постепенно пришел в себя.

— Сядь! — приказал сотенный.

Казаки помогли Пафнутьеву встать, усадили на стул. На его кителе были оборваны пуговицы и погоны. Глаза заплыли, из разбитого носа текла кровь.

Допрашивал убийцу взводный Лесников, тыча ему в разбитый рот свой черный кулак:

— Как твоя фамилия, гад?

Казак тяжело дышал, с ненавистью глядя в холодные глаза вахмистра.

— А то ты не знаешь... Пафнутьев.

— Настоящая фамилия, сука!

— Убейте меня!

— Убьем! Обязательно убьем — утешал его тут же сидящий сотенный — Только сначала всю правду о себе скажи. Какое звание? С каким заданием к нам заброшен?.. Неужто и впрямь из казаков, нехристь. Мамку кормящую ведь не пожалел.

— Срал я на твоих казаков. Вологодский я. Жить захотелось, вот казаком и назвался.

К канцелярии сотни в окружении казаков наметом прискакал командир полка. Спешился и бросив повод ординарцу, рысью вбежал на крыльцо. Ему навстречу спешил сотенный.

— Происшествие у нас, господин полковник. Мабуть сказать, что он шпиен?

— Что ты меня спрашиваешь! — со скрытой яростью в хрипловатом голосе взъярился Кононов, и глаза у него побелели от бешенства— Что ты мне, блядь, нервы тратишь! Обосрался, так сцепи зубы и думай, где и как умыться!.. Какой это нахрен шпиен?

Щеки сотенного вспыхнули, как от пощечины. Скуластое лицо дернулось, шевельнулись рыжие усы. Рука потянулась к поясу.

За спиной Кононова слегка дернулся личный телохранитель.

Алексей Лучкин был из сибирских казаков. На поясе всегда два пистолета. Справа в кобуре ТТ. Слева парабеллум «Люгер РО8». Стрелял с двух рук, за тридцать саженей всаживая пулю в двугривенный. Мастер.

Лучкин коротко кашлянул. Кононов взглянул на сотенного более пристально. Тот покраснел, как от натуги, и нервно достал из кармана брюк скомканную серую утирку. Вытер ей вспотевшее раскрасневшееся лицо.

— Я так кумекаю, господин полковник, надо бы объявить, что он большевиками засланный? Ну, дескать, чтобы опорочить казаков!

Кононов усмехнулся, крутанул на палец правый ус.

— Можешь оказывается и думать, когда захочешь?

Разутого и раздетого Пафнутьева вывели перед строем. Ворот его нижней рубахи был разорван до пояса. Под глазами чернели синяки, вспухли закровяневшие губы.

Кононов откашлялся:

— Казаки! Станишники! Сталин и его опричники не дремлют. Мы для них как кость в горле. Вот и засылают они к нам своих агентов. Вот он, один из них!..

Кононов ткнул пальцем в сторону стоящего перед строем человека.

— Вот энтот, переодетый чекист проникший в наши ряды, для того чтобы бросить тень на всех казаков. Ссильничал и убил сербскую женщину, чью то сестру. Чью-то мать.

Кононов замолчал, набрал полную грудь воздуха и закричал:

— Наш ответ должен быть только один. Расстрелять! Кто исполнит?

Казаки молчали. Человека убить нелегко и так, а этот еще и свой. Вчера прикрывали друг друга в бою. Может быть, мерещиться потом будет.

Лучкин снял со своей головы белую папаху, перекрестился, искоса глянул на приговоренного.

Пафнутьев поднял голову, глянул перед собой нетвердым взглядом:

— Учтите, станишники. Недолго вам казаковать осталось. Скоро и вам кровя пустят!

Голос Пафнутьева сел, сразу осип. Он судорожно усмехнулся, темнея лицом, махнул рукой и заплакал.

Кононов мотнул головой.

Коротко тявкнул «Люгер» в руке Лучина. Шестиграммовая пуля ударила в затылок Пафнутьева и тут же вышла с другой стороны через глаз.

Тело обмякло, будто в нем перебили позвоночник. Упало мешком.

— Уберите эту падаль! — спокойно сказал комполка, брезгливо пихнув ногой мертвого. Оглядел строй, повысил голос: — Что делают сукины дети! Большевики проклятые! Мало им казачьей крови, так и женщин кормящих уже стрелять начали! Нас пущай хоть на куски режут, а баб и детишков трогать нельзя! И мы с бабами не воюем. А кого еще поймаем— получит такой же расчет!

В строю прокатился легкий шум.

— Щербаков! Там вроде дитя малое осталось. Сегодня отправь родным убитой муку, сахар, что там еще можно выделить.

Справедливость как будто была восстановлена.

— Ты бы навел у себя порядок, сотенный. — Говорил Кононов, вдевая носок сапога в стремя.- Сам понимаешь, шпиен не шпиен, а пятно на казаков. Батька Паннвиц, за такое по головке не погладит. Да и война с местными нам не нужна.

— Да как их остановишь, господин полковник? Войн-ааа, сука такая! Иной раз сам чувствую, что превращаюсь в животное.

— Все знаю, дорогой мой. Но смотри, за все отвечаешь ты. - Кононов ударил коня каблуками и скрылся в пыли, за ним взвод казаков личной охраны.

* * *

Вечером к Муренцову пришел сотенный.

— Сергей Сергеич, ты мне растолкуй. Ты же ученый человек. Что делать?