Обреченные

— Сыщется. Этот не пропадет. Такие бесследно не исчезают. Скоро объявится. А может, перекинут его в другое место. В область. За властями следить. С нас какой прок нынче? Вымираем, как мамонты. И о чем бы меж собой ни говорили — дальше Усолья не уходит, средь нас умирает. Никому вреда не приносим. Перестали быть социально опасными. Да и какой толк засадить в тюрьму ссыльного? Это как из клетки в клетку пересадить. Его теперь к делам важным готовят. На настоящее стукачество. А мы, как я догадываюсь, перестали интересовать власти. Нынче Никанора на повышение пошлют. Он, наверно, подучивается. Инструктаж сучий проходит, — смеялся Харитон и добавил:

— Горек его хлеб. Еще горше — доля. С такой судьбой лучше не жить, и не рождаться на свет. Всем враг. И Богу, и людям. Потому что сатане служит. Из его рук ест. Дети, когда поймут, отвернутся. На погосте его добрым словом помянуть некому станет. Есть ли чья доля хуже этой?

— То по-нашему. А по его — может все иначе вовсе. Думает, что двух коров тянет. Он задарма не пернет. Так что не мне его жалеть. Он о смерти не думает. Такие подолгу живут. Потому, как падаль… Она всю жизнь воняет, но не гниет, — не согласился Гусев.

— Ты мне о новостях скажи. Что в селе нового? О людях. Ведь вот вчера Пелагея сказала о Катерине из поселка. Про Алешку Пескарева. А больше ничего не знаю.

— Ну, то как же! У Лидки, Оськиной бабы, мальчонка объявился. Народился эдакий рыжик! Крепыш! Ну, копия Оська. И горластый — в обоих родителей. Я роды принимал. Все благополучно. Так что скоро крестины новые. Готовьтесь, отец Харитон. Чтоб к тому времени здоровье было.

— Слава Тебе, Господи! — перекрестился священник и пожелал здоровья и светлой судьбы новому усольцу.

— Осип на радостях, даже материться разучился. До сих пор обалделый ходит. А Лидка его как расцвела! Даже не узнать бабу! Не орет. Только мальца баюкает. И все ему песни поет. Оказывается, много ль бабе надо было? Рожала — не крикнула. Терпела.

— А еще что?

— Бабы наши вчера в совхоз пошли. Картошку сажать. Пятнадцать гектаров земли нам дали. Насовсем. Но сказали, что больше не получим, хоть сколько людей ни прибавится в Усолье.

— Слава Богу и на том!

— Это сегодня. А через годы? Ведь у нас дети родятся. Вон уж мой сын с Татьяной, дочкой Ерофея, полюбились друг дружке. Я-то их детьми считал. А вчера меня огорошил. Мол, сколько меня за мальчишку считать будешь? Жениться решил… Я и опешил. Так недолго под старость вдвоем с бабой остаться. Аж горько стало. Ведь сыны уже надумали дома себе ладить. Взрослыми делаются. А и Татьяна, глянул, уже девушка. Вся в мать изрослась. Хорошенькая. Увидела меня — глаза вниз, застеснялась, — делился Шаман. И, помолчав, добавил:

— Двое стариков наших нынче слабы стали вовсе. Горе и годы сточили их вконец. Недолго им на свете осталось маяться. А жаль… Хорошие люди…

— Да кто же это? — встревожился священник.

— Плотник, мой друг. И Кузьмич.

— Может еще обойдется, наладится их здоровье.

— Да нет, отец Харитон. Я не ошибаюсь. Жаль мне, их. Но пришлось семьи предупредить, чтоб заранее подготовились. Чтоб беда внезапностью других не покосила.

Харитон задумался.

Из той первой партии ссыльных, с которой прибыл он в Усолье, мало осталось в живых. На их долю выпали самые трудные испытания. Они ломали и без того измученных людей. Они валили с ног молодых. А женщинам приходилось брать на себя их бремя.

Теперь за селом не десяток могил, большой погост получился.

Здесь каждая могила знакома. Оставшиеся в живых еще сопротивлялись смерти, покуда не оставили силы вконец.

— А что будет завтра с теми, кто вырос в Усолье? Кому на потеху выжили? Что ждет их через годы? Не станут ли их мученья, их жизнь — горше нынешних, хуже смерти? Но — пока живут, верят в Бога, просят его о лучшей доле. Но вот получат ли ее при жизни на этом свете? — вздыхает отец Харитон. Он для себя такого уже не просит. Не потому, что разуверился. Устал жить. И лишь Богу признавался в этом, раскаиваясь при молитве. Видно, тем и прогневил. Потому жил, хоть и не в радость.

Глава 2.

Проискав Никанора три дня, усольцы устали. И решили ждать развития событий, не торопя их, не подстегивая.

А семья Никанора, опешив от равнодушия Гусева и отца Харитона, замкнулась. Ждала, сама не зная чего.

Жена Никанора не спала по ночам. Все в окно выглядывала, надеясь на чудо. Но оно ниоткуда не появлялось, словно заблудилось, потеряло дорогу к дому.

Никанор сидел в камере. Это не подвал. Было где сесть и лечь. Здесь не носились стаями крысы. Окно в решетку, а не закрыто «волчьей пастью». Тут пахло сыростью, плесенью, но не кровью. Здесь давали есть три раза в день. И даже выводили на короткую прогулку. Его даже не били. Только пригрозили. За лажу в доносе. На отца Харитона. И теперь держали, сказав, что его судьбу решит областное начальство. Может, в другое место кинут, может — в зону за провал. А может, вернут в Усолье..