Обреченные

Очнулся он в Усолье, в своей землянке. Около него Шаман с Глафирой молча сидят. Алешкин голос из угла бубнит:

— Я ничего не знал о семье. Они на оккупированной территории остались. Я воевал. И едва вернулся, на следующий день забрали.

— На каком фронте? — послышался незнакомый голос.

— Второй Белорусский. Артполк.

— Да ты ж, да мы же рядом, мы Борисов освобождали! — послышалось прерывистое, взволнованное.

— А мы переправу через Березину держали! — говорил Алешка и добавил:

— Я за нее Красную Звезду получил.

— А в Минске?

— И Минск, и Гомель, и Брест! А закончилось мое в Праге. Обе ноги, как сбрило снарядом… Теперь вот одно воспоминание, — чертыхнулся Алексей.

— Какие еще награды у тебя?

— «За отвагу», «Солдатской славы» вторая степень и «Боевого Красного знамени».

— Запрос сделаю. И тогда напишу. Сам. Не знаю, что из этого выйдет. Но попытаюсь помочь, — услышал Пескарь,

— Наградные у меня не отобрали. Возьми их.

— Я не о тебе, об отце запрос сделаю. Если официально подтвердится письмо сельчан, будет толк. А с тобою проще. Ты тут и вовсе ни при чем. Недоразумение. Ошибка. Только вот цена ей велика… Но ты потерпи, больше терпели. И не такое видели. Подожди немного. Ну, а если что надо по-свойски, как к однополчанину приходи, — предложил чужой голос.

А вскоре хлопнула дверь, закрывшись за человеком.

Пескарь даже не чувствовал, какие тугие повязки наложил Шаман ему. Какой горький настой вливает ложкой в рот, пользуясь случаем.

— Папаня, родной, как терпится? — уронила слезу Глашка.

— Что на дворе? Утро иль вечер? — спросил дед.

— Второй день как дома, отец, — ответил Алешка ожившим голосом и рассказал:

— Всех поймали, кто тебя бил. И вора нашли. Деньги вернули. И обещали помочь. Во всем…

— Последнее услышал. А кто он?

— Начальник милиции. Он сам расследование проводит.

— По ссылке?

— Да нет, пока по избиению, а теперь и этим займется..

Виктор Гусев не отходил от Пескаря неделю. А старик, придя в себя, медленно, но верно выздоравливал.

Теперь Алексей с Глашкой могли уходить из землянки, строить свой дом. И Пескарь оставался с двумя меньшими внуками. Им скучно было сидеть в землянке целыми днями. И старик послал их погулять по селу. Мальчишки с радостью выскочили из землянки, побежали на берег моря, проверить, что принес сегодня прилив.

Пескарь лежал один, ковырял заскорузлым пальцем в наспех обмазанной глиной стене. Вспоминал вчерашний разговор Алешки с Шаманом. Оба были уверены, что Тимофей спит.

— Зачем ты простил их? Ведь они отца чуть не угробили! Зачем мое заявление взял? Ты, думаешь, я калека, и не смогу защитить свою семью? Я инвалид на ноги, а не на голову. И ты не имеешь права решать за меня и отца! Сегодня он, а завтра кто попадет своре на дороге? — кипел Алексей.

— Остынь, Леха! Ты не инвалид. Ты — ссыльный. К тому ж — враг народа! Помни о том. Осудят эту толпу — Усолью беды не миновать! Иль забыл Ерофея, Комара и все пережитое? Не кипи. Нам выжить надо. Правды не добьешься. Рука ударившая гладить не умеет. Осудивший невинного — воли не подарит. Ты — не пацан. Войну прошел. Выслушай правду. Тот милиционер, твой однополчанин, написал жалобу. А вчера его за нее арестовали. Чего же ты ждешь, на что надеешься?

— Откуда узнал?

— Милиционеры сказали вчера. Жалобу его энкэвэдэшники из почты взяли. Письма в такие адреса цензура проверяет всегда. Прочли. И крышка. Увезли в наручниках..

— Куда? — ахнул Алексей.

— Адресок вот запамятовали оставить. Ты нынче другого стерегись, чтоб к тебе не подкопались они, — предупредил Гусев.

— А мне бояться нечего. Все чисто.

— У меня тоже грязи не было, — огрызнулся Шаман.

— Я не прощу за отца!

— Охолонь! Не рискуй стариком и семьей. Да и о нас подумай. Нет у Усолья защиты. И быть не может. Вот и терпи, покуда жив. А чтоб теплей на душе было, скажу, что твоему деду компенсация до смерти будет выплачиваться теперь, за вред, причиненный здоровью.

— А это что? — не понял Алешка.

— Навроде алиментов на содержание. В сумме среднемесячного заработка ссыльного. Все подсобленье семье…

— Ты, что, издеваешься?

— Мало? Эти прохвосты берутся для вашего дома сделать все оконные рамы, двери, подготовить доски для пола и потолка.

— Обойдусь без говна! — вскипел Алешка.

— А зря! Они мне сапоги рады были целовать, когда я им взамен суда и тюрьмы эти условия диктовал. Вся милиция меня поддержала, что вот так я спор оборвал. Зачем нам суд? Мы сами судимы? На что вражда? Коль ни за что всех нас оклеймили врагами народа! Не сей зла, его и так много. Гаси ссоры — сказано в Библии. И я простил. За всех. И за вас… Так Усолье решило. Не я один.

— Теперь над нами все поселковые смеяться станут, — простонал Алеша.

— Ничуть. Вон поселковое бабье сколько твоему деду харчей прислало, враз сказать я не посмел. Четыре лодки — битком. И одежа. Теплая. Старику впору. Просят простить их. И спасибо за избавленье от беды вам передали.

— И ты поверил? Сам говоришь, бьющий не жалеет, — напомнил Алексей.

— Тот бьющий, кого я имел в виду, тебя не боится. Ему тюрьма не грозила. В этом разница меж ними агромадная.

— Не верю я им! И не согласен!