Обреченные

«Передавай от всех нас привет усольцам. Мы помним каждого. И никогда не забудем. Пережить это — все равно, что выдержать и вынести еще одну войну. Жаль, что в ней нет и не будет победителей. Но нам надо выжить. Мы будем вместе…»

Пескарь шел домой, вспоминая каждое слово письма. Теперь его можно дать Антону. Чтоб на ночь, заместо сказки прочитал. А потом — спать, — уговаривает себя Тимофей. А сердце еле сдерживается, кричит нестерпимо.

Его сына пугают, отговаривают защитить отца. Кому нужен он — старик, кому опасен? Почему сыну может грозить беда, коль напишет жалобу? За что он здесь? Что сделал плохого? Ведь не предал, не убил! И за что наказан?

Пескарь сердцем понял, что пережив Усолье, сын тревожится, чтоб не попасть в новую беду. А может, предупреждает на всякий случай. Тогда его надо остановить. Не медля. Скорее! Иначе, сноба осиротеют внуки! Но как остановить? Алешка далеко. Да и взрослый. Аж председатель колхоза. Может и не послушаться отца. Ему уже не велишь. Сам в начальниках. Теперь хоть поживет, как человек. А что, коль жалоба все поломает? — екнуло внутри и Пескарь, засеменив, быстрее пошел домой. Там его, пригорюнившись над чашкой чая, ждала Катерина. Завидев ее, руками всплеснул на радостях:

— Тебя сам Бог послал! — сказал, улыбаясь. И дав прочесть ей письмо сына, попросил телеграмму послать Алешке, чтоб ничего не затевал. Что он уже все предпринял.

— Да ты сначала жалобу послушай, а уж потом говори, что не сидишь сложа руки, — напомнила баба.

— Вот и прочти, — попросил Пескарь, оглядываясь по углам.

— Ты чего? Своего напарника ищешь? Нет его! Я попросила найти тебя. Он ушел, и до сих пор не вернулся.

Пескарь удивился, но промолчал. А Катерина читала жалобу.

Тимофей внимательно вслушивался в каждое слово. Жалоба получилась большая. В ней не были забыты даже прежние заслуги Пескаря. Тимофей лишь головой качал. Ну и память у бабы! Ничего не упустила. А та, выслушав благодарность, не спешила уходить, словно ждала кого-то.

Телеграмму Алешке она посылать не советовала. Пусть еще одна жалоба пойдет. С другой стороны. Глядишь, какая-то, да сработает. Пользу принесет. Быстрее результат наступит. Алешке за это ничего не будет. Он уже был в ссылке. В другой раз не сошлют, коль однажды оправдали. Наоборот, к его слову нынче прислушиваться будут, — крутила баба головой в окно, словно кого-то ожидая. Уловив на себе удивленный взгляд Пескаря, ответила:

— Я с сыном сюда пришла. Сама не решалась. А твой напарник, как узнал, что он — рыбак, повел лодки показывать, какие ваши мужики делают. Вот и жду. Глядишь, не только я, а и сын чем-нибудь поможет Усолью, — улыбалась Катерина и добавила тихо:.

— Трудно вам у нас. Холодно и сиротливо. Больно, от того, что сюда невинными многих пригнали. Не пойму, кому и зачем нужно, чтоб столько людей ни за что мучались?

— Властям надо. Что иначе-то?

Катерина вздохнула и сказала с болью:

— Когда первых ссыльных сюда завезли, всех поселковых предупреждали, как с вами держаться надо. Чтоб в дом не впускали, не разговаривали, не помогали ни в чем. Так оно и было между нами. Вроде две войны переживали. Одну — на материке, вторую — у себя. С вами. А по сути, всяк из- нас на вашем месте мог оказаться. Но не сразу, и далеко не все это поняли, — отвернулась баба, добавив тихо:

— А чем мы лучше, коль по совести разобраться? Ничем. Случайность вас многих сама забросила. Да подлость… Она горбом за спиной хуже клейма, да только не всем видна.

— Ты вот проскажи, как решилась в Усолье с сыном наведаться, не испугавшись своих поселковых? Ить они теперь зубоскалить зачнут над вами? Иль мало тебе своего горя пережитого?

— Мне все равно. Да и немного смелых сыщется надо мной посмеяться. Одному дозволялось. И того давно нет. Остальные теперь не рискнут. Я за себя постоять могу.

Пескарь поговорил с Катериной еще немного, а когда в дом вернулся Антон, баба выглянув в окно, увидела Костю и заторопилась уходить.

Тимофей проводил Катерину до берега. Та, чуть приотстав от сына, сказала:

— В беде — всяк одинок. Только на радость друзья как мухи слетаются. Вот и ты холодно живешь, неуютно. Одиночество твое из каждого угла лезет. Когда тебе трудно, приходи. Сам, без приглашений. И без условий. Глядишь, вместе легче будет. Ну, а не лежит душа, прости за навязчивость. Знаю, одна неволя не легче другой. Сердцу не прикажешь, где век доживать. Оно разума не слышит. Потому, живи, как хочешь. А меня за прошлое — не поминай лихом, — пошла по-старушечьи спотыкаясь, низко опустив голову.