Обреченные

Пескарь вернулся в дом, когда Антон уже собрал стружки, убрал мусор и затопив печь, ждал, когда вскипит чайник. Тимофей все думал над письмом Алешки. Отписать бы ему. Но о чем? Ведь в жизни его ничего не изменилось. Новые люди приехали в Усолье? Но какое дело до них сыну. Пусть он скорее забудет о ссылке, обо всем пережитом. Не скоро это уйдет из памяти. Но если не напоминать, она заживет быстрее. К чему сыпать соль на больное? Сын знает, что писать не умею. А просить — неохота. Но не отпиши — беспокоиться станет, серчать на меня. И Пескарь, поразмыслив немного, попросил Антона написать ответ Алешке.

Пескарь диктовал, глядя за окно, на белый снег. Он уже рыхлеть стал. Тепло почуял. Первое дыхание весны. Она еще не скоро придет сюда. Лишь в конце мая. До этого почти два месяца жить надо. А суждено ли? Дождется ли? Тимофей просил Алешку не тревожиться о нем. Говорил, что усольцы не оставляют его одного, смотрят, как за дитем, кормят вволю хорошими харчами. Их, мол, хватает, слава Богу.

И только Антон вздыхал. Он понимал Пескаря. Две недели едят ссыльные варево из морской капусты, заправленной запахом картошки. Навагу давно жарить не на чем. Обычная вареная, она давно не лезет в горло. Нет крупы. Нет сахара. Припасы подошли к концу. В поселке новый оперуполномоченный НКВД снова запретил отпускать продукты усольцам. Да и денег нет. Не на что купить. Но зачем все это знать Алешке? У него своих забот хватает. Пусть живет без тревог, — вздыхают старики, понимая друг друга без

Письмо он отправил на следующий день. И теперь старался успокоить себя, что сын не станет лезть на рожон с жалобами, не пойдет к властям. Но как ни успокаивал себя Пескарь, поселившаяся в сердце тревога не отпускала. Она росла, срывала среди ночи с постели, отнимала сон и покой. Тимофей сидел в темноте, тяжело вздыхая. Чуял беду. Не знал лишь откуда ее ждать. Выглядывал в окно. Может, что-то в Усолье стряслось? Но нет, никто не торопился к его дому с дурными вестями. И старик вновь принимался выстругивать ложки для ссыльных.

А через неделю, коряво переступив порог, открыл дверь поселковому почтальону. Тот принес старику заказное письмо. Тимофей, едва взял его в руки — сердце оборвалось. Увидел чужой почерк. Письмо написано не сыном.

Пескарь попросил Антона прочесть полученную весть. Сел у печки, ноги отчего-то не держали, подкашивались.

«Здравствуй, дед!» — прочел Антон и улыбнувшись, откашлялся. «Пишет тебе старший внук. Больше отвечать стало некому», — дрогнули руки напарника — старика. «Отца нашего неделю назад забрали чекисты и увезли из деревни в тюрьму. Его обвинили в связи с врагом народа — с тобой. Он подал жалобу, чтобы тебе разрешили вернуться в село, потому что ты стал полицаем не по своей воле и ничего плохого советской власти не сделал. Но так считал только отец. Ему нельзя было хлопотать о тебе. Уже второй раз из-за тебя нашу семью постигло горе. Мать три раза пыталась узнать что-нибудь про отца, но ей велели убираться вон, пока саму не арестовали. Дед! Наша семья пережила много горького. Была война. Но наш отец себя не запятнал. Вернулся калекой. Но за него нам ни перед кем краснеть не приходилось. И если б не ты, все было бы хорошо у нас дома. Разве мало мы пережили и перенесли в Усолье? Даже теперь вспоминать страшно. Когда уехали с ссылки, думали, кончились наши беды и теперь заживем спокойно. Но горе не отступило. Оно и здесь достало нас. Как твое полицайство — от него до конца жизни не очиститься никому.

Властям не докажешь, никто слушать и верить не хочет, что полицаем ты стал не по своей воле. Что ничего плохого не утворил. Говорят, раз надел форму — предал Родину. А это не только плохо, а и преступно. И оправданий такому — нет.

Мы все отговаривали отца подавать за тебя жалобу. И защищать тебя. Но отец никого не слушал. Ему не советовали даже адвокаты. Предупреждали о возможной неприятности. А он делал по-своему. И мы теперь не знаем, где он и что с ним», — закашлялся Антон так, что слезы брызнули из глаз.

Пескарь сидел молча, бледный, похолодевший, лишь белая голова тряслась мелко.

— Читай, — попросил он Антона тихо.

«Отца забрали среди ночи, ничего не сказав нам. А на другой день в колхоз привезли нового председателя. Это значит, отца нам скоро не ждать. А люди говорят, что может и вовсе не дождемся его. Что за связь с врагом народа — убивают нынче. А если это — отец, то совсем плохи дела. За всю неделю мы не получили от него ни одной весточки. Мать около тюрьмы три дня ходила. Но ни увидеть, ни услышать о нем ей не удалось. Ее отовсюду прогоняли. А начальник тюрьмы орал на нее немецкой шлюхой. Мы не знаем, что будет с нами теперь. А все ты виноват. И все беды у нас из-за тебя. Мамку я вчера из петли вытащил. Хотела повеситься в сарае. Даже про нас не подумала. Она теперь совсем больная. Только плачет. Больше ничего не может. И все клянет свою судьбу. Слабая стала. Нет у нее сил столько горя пережить.