Обреченные

Милый твиттерянин, я исполнила обещание, данное себе в последний Хэллоуин, – надрала сатанинскую задницу. Урон, нанесенный моими пухлыми ручонками, далеко превосходит любые мои представления о собственных силах. Вот доказательство, что я – нечто большее, чем липкая педофильская фантазия Вельзевула. Разве вымышленный персонаж способен так покалечить своего создателя?

Малиновая шкура водителя пунцовеет еще сильнее, и это красноречивее любого словесного ответа. Рога вырастают, приподнимая фуражку. Когти удлиняются, стягивая перчатки.

Не замечая происходящего вокруг катаклизма, я продолжаю свою тираду. Линия горизонта сложена из пылающих пластиковых гор; все мироздание – смесь трагедии и фарса. Приближаются трое: суккуб Бабетт, некогда моя лучшая подруга, ведет моих маму и папу, подталкивая смертоносным острием большого, богато украшенного ножа. Того самого, старинного, которым Горан казнил милого шетландского пони.

Вид родителей, подведенных к Дьяволу определенно в роли заложников, очень меня беспокоит. Тем не менее я храбро выставляю вперед испорченную книгу и бросаю вызов:

– Покажи нам, темный господин, осталось ли хоть что-то от твоей штучки-дрючки. – Я выпячиваю грудь, демонстрирую грязную рубашку из шамбре и вопрошаю: – Разве это не твое демонское семя?

Сатана, дрожа от ярости, швыряет рукопись наземь. Он вытаскивает из «линкольна» нечто бледное. В сжатых пальцах болтается рыжий мешочек, и, когда его с силой встряхивают, он издает жалобное «мяу».

О боги! Это Тиграстик.

Ангел Фест, прежде чем я успеваю на него шикнуть, подхватывает мой вызов:

– Да, Князь лжи, показывай свою обрубленную пипиську.

К хору подключается бабушка:

– Показывай! Дай-ка мне глянуть на твой кривой корешок!

В ответ Нечистый спокойно оборачивается к демону, держащему моих родителей, и говорит:

– Убей их. Убей сейчас же.

21 декабря, 14:48 по гавайско-алеутскому времени

Сатана разъяренный

Отправила Мэдисон Спенсер (Madisonspencer@aftrlife.hell)

Милый твиттерянин!

Ты подумаешь: плевое дело – смотреть, как убивают твою маму. Но это не так. На моих глазах ее линчевали дуболомы-шерифы в медвежьих углах, я видела, как ее забивали палками прихвостни табачных компаний, как угольные компании плющили ее бульдозерами и душили проволокой киллеры, нанятые агропромышленниками.

Однажды ее перекусил надвое взбунтовавшийся ламантин. Кровь потекла у нее из глаз, хлынула из ушей. Внутренности вытолкнуло через рот. Так я поняла, что она мертва. Снимали несколько дней. Целый отряд зануд из команды по спецэффектам старался, чтобы кровь текла как надо. На площадке находилось человек сто. Стилисты, визажисты, реквизиторы, костюмеры, инструкторы по сценической речи. Поставщики еды. Кого только не было. И все эти люди толклись вокруг, зевали, ели чипсы и смотрели, как мама ловит ртом воздух и захлебывается собственной кровью.

У обычных детей среди счастливых воспоминаний, вероятно, есть такие моменты: их мамы-домохозяйки заказывают по телефону в «Булгари» тиары с драгоценными камнями, чтобы порадовать себя, или стреляют из тазера по горничным-сомалийкам; а среди моих есть мама, которую сжигают у столба заговорщики из фармкомпаний.

Я сидела на складном стульчике и сквозь пухлые пальцы подглядывала, как ее побивают камнями сердитые пуритане. Примостившись у папы на коленях и чуть дыша, смотрела, как ее милое лицо исчезает в зыбучем песке.

И она, моя мама, ни разу ни дрогнула. Не поморщилась.

Режиссер кричал: «Мотор!»

И моя славная мама каждый раз умирала красиво.

Она умирала храбро. Умирала чисто. Изящно, благородно и спокойно. Как полагалось по сценарию – каждый раз, – она умирала безупречно. Ее последние слова всегда были очень выразительны.

Она никогда не просила переснять.

А мой отец – сквозь запертые двери спальни я сотни раз слышала, как папа испускал последний вздох громко, со всхлипами.

Однако чего бы я там ни ожидала, в реальности все совсем иначе. На огненной вершине пластикового вулкана посреди континента Мэдлантиды, тонущего в Тихом океане, Бабетт поднимает большой нож и вонзает папе в сердце. Спустя секунду по команде Сатаны она широко размахивается богато украшенным ножом для тортов и вспарывает мамино горло.