Обреченные

— Валлассары на колени не становятся запомни, малыш.

Маагар махнул рукой и вниз спрыгнули еще десять воинов. Тяжело дыша, я встала со снега, глядя, как Рейн с легкостью сворачивает головы и рубит противников, а они идут и идут. А он уже шатается, с трудом на ногах стоит. И я понимаю, чего хочет мой брат — он хочет поставить его на колени. Тщеславный ублюдок. Он ведь мог давно приказать взять Рейна, но он хочет его сломать и ради этого не жалеет и своих людей. Только он одного не понимает — не сдастся он. Скорее, умрет, но не сдастся. И постепенно ухмылка с лица Маагара исчезает, и он нервно дергает поводья. Потери растут. А валлассар шатается, но не сдается. Убивает каждого, кто спускается к нему вниз. Падает и снова поднимается.

— Не становятся, значит? А так?

Я только вскрикнуть успела, когда два астрана спрыгнули рядом со мной и схватили под руки. Маагар поднялся в стременах и лук из-за спины достал.

— Так что ты выберешь, Рейн дас Даал, свою гордость или ее жизнь? Я самый лучший стрелок Лассара. Ты, бывший меид, это прекрасно знаешь. Через секунду она будет мертва, а ты все равно взят в плен.

Рейн метнул взгляд в мою сторону и снова перевел его на моего брата.

— Только лассарская псина может на кон поставить жизнь сестры, чтобы потешить свое эго.

— Ты к моей совести взываешь, убийца младенцев? Жуткая тварь саананская? — взвизгнул Маагар, — На колени. Или шлюха твоя сдохнет прямо сейчас.

Натянул тетиву, прицеливаясь, и я заскулила, как раненое животное, когда Рейн отшвырнул меч и медленно опустился на колени. Сначала на одно, потом на другое. Я взгляд на Маагара подняла, чувствуя, как от ненависти все внутри горит и плавится, как выворачивает наизнанку от желания убить подлеца.

Пока Рейна вязали солдаты, я смотрела на ублюдка и понимала, что когда-нибудь убью его лично. Его и жирную тварь Даната. Это он все придумал. Маагару бы мозгов не хватило. Рейна протащили мимо меня

"Даахи…моар, бадаахи ма".

Теперь просила ждать я. На валлассарском. И взгляд под заплывшими веками сверкнул так, что по сердцу словно ножом полоснуло.

Обратно нас везли уже верхом. Его, связанного по пояс, и меня рядом. Все это время я смотрела ему в глаза, а он мне. Жаль, никто из нас не умел читать мысли другого, никто не мог разговаривать про себя. Я сквозь пелену слез, а он упрямо исподлобья…только я не его связанного вижу, а тот момент, когда ради меня перед Маагаром на колени стал. Снова и снова, как в снег опускается. В разорванной окровавленной рубахе и с перепачканным лицом. И не будет в этом мире больше ни одного признания в любви сильнее, чем это…Я растворялась в его взгляде, погружаясь в него все глубже и глубже, как в колосья пшеницы, по которым он бежал за мной когда-то в юности. Утягивает за собой в воспоминания, где мы беззаботно смеемся и, говоря на разных языках, понимаем друг друга. Как я шепчу ему о любви, притягивая к себе, опрокинутая навзничь с расшнурованным корсажем и задранным подолом, извиваюсь под его пальцами, а он шепчет мне на ухо "маалан моара…моара". И резкий окрик стражника выдергивает из прошлого, ударом сапога Рейна сбрасывают с повозки в снег и тут же за цепь дергают вверх, заставляя встать. Мы уже в цитадели. Люди осеняют себя звездами и шарахаются в разные стороны, пока Рейна тащат в подвал башни.

— Я поймал тварь, — эхом прокатился по площади голос Маагара, — Теперь наш народ будет спать спокойно. Завтра его повесят и оставят гнить на виселице, чтоб прах никогда не был предан ни земле, ни воде и не нашел покоя ни в мире живых, ни в мире мертвых. На него будет наложено проклятие Храма вплоть до десятого колена, если у монстра имелись родственники. А после мы вернемся и освободим Нахадас.

— Дааааа, — вторили ему воины, взбодренные обещанным праздником и казнью того, кого они все смертельно боялись. Рейна толкали копьями сзади, заставляя идти быстрее мимо рокочущей толпы. А он даже спину не прогнул, ступает размеренным шагом, и стража виснет на цепи, силясь заставить его идти быстрее. Смотрит по сторонам, и кто-то от ужаса глаза закрывает, а матери детей отворачивают.

— Жуткий, как сама смерть. Спрячьте его рожу.

И у меня внутри все содрогается от боли за него…от боли, на которую он обрек себя из-за меня. На это адское унижение.

— Урод. Какой же он страшный. Не смотри на нас, валлассарское чудовище.

— Он смеется. О, Иллин. Это жутко.

И он, и правда, смеется, заходится саананским хохотом. Который запускает мурашки ужаса по коже. Толпа стихает и пятится назад. Им страшно… и мне страшно. Они его не пощадят. Никто из них. Страх порождает еще больше ненависти, чем зависть. От него нет спасения. И хочется уничтожить то, что нас пугает. Страх хаотичен и неуправляем. В страхе предают даже детей своих и родителей. Нет ничего ужаснее человеческого страха.

* * *

— Браво. А я недооценил тебя. Думал, ты возомнила о себе невесть что про своего валлассарского любовника. Женщины склонны преувеличивать.

Маагар обходил меня кругами, потягивая курительную трубку и звеня шпорами.

— Маагар, спасибоооо, брааат.