Обреченные

С громким стоном ответила на поцелуй, сплетая язык с его языком, ударяясь об него в лихорадке безумия, скользя и судорожно впиваясь одной рукой ему в затылок, сгребая волосы жадными пальцами, а другой рукой лихорадочно расстегивая ремень, чтобы уже через секунду сжать ладонью член под его громкий рык и всхлипнуть, проведя по нему дрожащими пальцами. Все исчезло в это мгновение. Все перестало иметь значение. Все стало неважным и мелким, кроме вот этих секунд и минут в его объятиях, когда отключается мозг, чтобы не думать о том, что будет потом. Потом вообще может ничего не быть, и я хочу, чтоб он любил меня. Вот этот последний раз…наш очередной последний, спустя столько времени после ночи страсти в той крепости, из которой я бежала от него… Как же мало у нас было этих разов. Ничтожное ничто. Но еще никогда я не хотела его настолько убийственно, как сейчас в этой грязной ледяной клетке, в которой мне было жарко, как в Преисподней. Мне больше нечего терять. Ничего не осталось, кроме любви к нему…все растеряла. А может, и не было у меня никогда ничего, кроме страсти моего врага кровного, которая оказалась искренней любви собственных братьев и отца.

И я знала, что не верит мне. Видела в его глазах, наполненных болью и похотью на грани с дикостью звериной. Только он умел смотреть на меня так, словно я последний глоток воздуха на земле. И давать это почувствовать. Она заразительна, его страсть бешеная. Она за собой в бездну утягивает.

О, Иллин, мне необходимо прикосновение к нему, мне необходимо почувствовать его во мне. Порочное я и жалкое существо, погрязшее в разврате и не жалеющее об этом. И нет никакого Иллина…мне только одному богу с лицом Саанана молиться хочется, нет у меня богов больше. Разве не он мне жизнь спасал? Хочу почувствовать нас настоящими. НАС. Не его где-то там, по ту сторону пропасти и решетки закрытой на несколько замков, и себя почувствовать хочу, готовую ради него предать его самого. Что угодно. Его пальцы, его язык…мне мало этих поцелуев, мало сжимать его плоть и слышать, как он заскрежетал зубами и впился в прутья.

— Не двигай рукой…не двигай, им иммадан, маалан. Вкус твой хочу…запах твой. Рассвет скоро. Мне надо…слышишь, будь ты проклята, мне тебя надо. Ты понимаешь это? Дрянь ты. Девочка-смерть, какая же ты дрянь.

И нет…не оскорбил…потому что боль в его словах. Потому что дрянь я для него, и он прав. Все мое тело простреливает диким возбуждением, и по спине катится пот, по груди, я смотрю на него, на то, как выгибается и дергает цепями, на то, как скрипит зубами и как натягивается кожа на его сжатых скулах и на напряженной мощной шее. Жадно целую ее, от уха вверх к подбородку, ныряя языком к нему в рот, извиваясь им у него во рту со стонами и всхлипами. Я такая же обезумевшая, как и он. Такая же пересохшая и мертвая без него. Это он — мой последний глоток воздуха на земле. Разве я дышала до этого момента? Неужели он не чувствует моего безумия?

Все еще сжимая горячий каменный член, толкающийся мне в ладонь…представляя в себе его язык, и от мысли об этом набухает клитор, болезненно пульсирует, жжет, дергается в адском безумном предвкушении, как и пустота внутри невыносимая, зверское желание быть наполненной им. Невыносимо. Эта пытка превращается в агонию, и я чувствую, как меня трясет от сумасшедшего желания.

— И мне тебя надо, — шепчу, задыхаясь от страсти, — тебя надо везде во мне. Оставь следы…заклейми собой, Рейн, заклеймиии.

Его взгляд вспыхнул пламенем, адским огненным смерчем в зрачках. Схватил за талию и вверх поднял, заставляя вцепиться в железную перекладину под каменным потолком. Задирает подол платья, рвет его вверх, царапая мои бедра, сдирая нижнее белье зубами, с нетрепливым рычанием ставя мои ноги коленями себе на плечи через проемы между прутьями.

Первое касание, и меня подбрасывает, как от удара плетью, подставляю плоть тянущим касаниям мягких шершавых горячих губ и острого языка. Двигается все быстрее, слизывая влагу, задевая острый комок плоти, который разрывает от голода, проникает внутрь задевая клитор уже губами, и я слышу фоном лязг его цепей, но я уже там… в точке невозврата, когда все эмоции сосредоточились на кончике его языка и на жадных сосущих движениях, когда невольно двигаешь бедрами навстречу. Проникает опять языком внутрь, и… я до боли хочу разломать проклятую клетку, которая не дает прижаться к нему, не дает раствориться в нем полностью, не дает отдаться ему.