Обреченные

Вдали слышался топот ног и бряцанье щитов и копий. Выстраиваются на площади. Еще бы, твари, такой праздник. Стиснув зубы ударил кулаками по стене. Взывая к старой мадорке, проклиная ее молчание и обещая ей все муки ада. Но она молчала. Молчала старая тварь. Зло с тобой в мире лишь тогда, когда ему есть от тебя что взять…едва лишь ты спотыкаешься и падаешь вниз оно подталкивает тебя грязным ботинком прямо в пекло. Ведь последнее, что у тебя осталось — это душа. Просто ни мадорка ни Саанан не знали, что моя душа не принадлежит ни мне. Не им, ни кому бы то ни было. Она отдано красноволосой девочке с дырой вместо сердца, и моя Маалан играет с ней в куклы. Не в те, в которые играют маленькие девочки. Нееет, моя Маалан играет в иные игры. Она распяла эту душу на своих умопомрачительных коленях и тыкает в нее иголками и чем больше та исходится кровью, тем веселее моей девочке. Да, Маалан? Тебе весело? Где ты, сука? Где? Ты ведь придешь посмотреть на свою победу? А? Я хочу умирать, видя твое лицо…Да, я настолько безумен, что хочу смотреть на тебя в момент своей смерти и проклинать. И если из ада возвращаются — я вернусь за тобой.

Дали открыла глаза в момент, когда лязгнул замок на железной двери и послышался топот ног вниз по ступеням. Увидела меня, встрепенулась, а я к себе прижал.

— Прости, моя родная, прости, если сможешь.

Оттолкнула, в глаза смотрит, сжимает мое лицо связанными ладонями.

— Мне не за что тебя прощать. Любовь и страсть лишают разума. Ты безумен и болен. И нет тебе излечения, может быть вот оно — наше избавление? А брат?

Я скривился от боли и придавил ее изо всех сил к себе. Без слов. Она так же вжалась в меня и спрятала лицо у меня на груди. Как когда-то в детстве.

Нас растащили в разные стороны и, надев мешки на головы, поволокли наружу, по ступеням, как мешки с ветошью. Но прежде чем вывели наружу мне преградил дорогу Маагар.

— И какого это было сидеть за решеткой, как зверь, ожидая своей смерти?

Спросил он, прислоняясь опираясь о стену спросил он, откусывая с хрустом зеленое яблоко.

— Примерно так же, как и сидеть вне ее, зная, что скоро сдохнешь. Разницы никакой.

— Как тебе мое благодушие? Роскошный подарок. Велиарский, я бы сказал.

— Ты о своей шлюхе-сестре? И всем своим узникам ты делаешь такие подарки?

— Только тебе. Цени мое великодушие. Я пришел тебя огорчить, но я не стану присутствовать на твоей казни меня ждут великие дела — собирать людей и ехать на отдых в Валласс, в мой любимый Валласс. Я сожгу его дотла, а потом отстрою заново на костях твоих подданных.

Я ухмыльнулся ему в лицо.

— Плохая попытка, Мааг, дешевая, как и ты сам. Валлассы сами сожгут город, лишь бы тебя в него не впустить и на костях лассаров отстроят новый.

У него дернулся глаз, и он дернулся ко мне, но я оскалился и зарычал по-звериному, заставив его отпрянуть.

— Не приближайся я отгрызу тебе все до чего дотянусь.

— Десять плетей. И я все же при этом поприсутствую.

Вот оно избавление от разложения, вот она сильнейшая анестезия — вист плети и разрывающие кожу удары, от которых рот раздирает в оскале и все меркнет перед глазами, но именно в эти моменты я не думаю о ней…о своей смерти с красными волосами. Я вкушаю боль всеми фибрами мертвеющей души и жду ее последних конвульсий.

— Довольно. Мне он нужен живым. Люди должны видеть, что Лассар непобедим и что Маагар уничтожил врага. Поймал самого Санана и повесил как вонючего вора или сутенера вместе с его шлюхой сестрицей.

Это заняло ровно мгновение я бросился вперед и вцепился зубами в скулу Маагара. Клацнули челюсти и в горло брызнула вонючая лассарская кровь. Под дикий вопль велиария я проглотил кусок его щеки и расхохотался, видя, как задрожали от ужаса стражники.

— Я же обещал, — облизывая окровавленные губы и скалясь на стражу, — страшно?

Меня швырнули на землю под вой и улюлюканье бешеной толпы, под матерные приветствия лассаров и бьющие в грудь, и в голову комья грязи и камней.

— Смерть псине валласской. Смерть собаке. Бесславный, вонючий ублюдок. Повесить его и суку эту.

Музыка для ушей их ненависть, искренняя неразбавленная ярость, без примеси фальши. И я радовался, что им есть за что, я радовался, что каждая мразь потеряла кого-то в войне с Валлассом. В той войне, которую начали они сами и так и не смогли выиграть. Жаль я не могу утянуть с собой еще парочку.

С меня содрали мешок, затем его стянули и с Дали. Нас поставили спиной к друг другу на два табурета. Я смотрел, как жирная мерзота Данат Третий водрузил свою рыхлую тушу на пьедестал, чтобы толкнуть очередную пафосную дрянь.

— Она сказала, что у вас был сын…

И голос Даната взорвался красным маревом адской боли в висках. Если бы мне сейчас разрезали живот и вывернули кишки боль была б не столь оглушительной.

— Он умер от оспы у нее на руках и похоронен в Нахадасе при Храме.

Я стиснул челюсти так что захрустели зубы. Меня слепило кровавыми вспышками, сжигая внутренности ядовитой кислотой, и я чувствовал смрад своего горящего мяса.

— Ложь… — едва выдавил и закрыл глаза.