Обреченные на страх

Я стояла возле дорогих могил и думала о том, как бесконечно, непоправимо поздно мы осознаем, что наши любимые, близкие не вечны. Уже завтра может наступить день, когда их не окажется рядом, и тогда все, что нам останется, – горечь сожалений и неуемная, непрерывная боль. Я глядела на памятник, недавно установленный на могиле Жанны, на фотографию, с которой сестра улыбалась мне, и меня пронзило ощущение, что она стоит возле меня.

Это не было похоже на тот страх, что я испытала, увидев ее ночью сидящей на моей кровати. При свете дня убедить себя в том, что бояться нечего, довольно легко. Кладбище никогда меня не пугало, здесь было тихо и безмятежно. Солнечные лучи скользили по ветвям деревьев, легкий ветерок доносил издалека тягучий, медовый запах луговых трав.

Нет, я не боялась. Было просто ясное, совершенно отчетливое знание: Жанна сейчас подле меня. Я прислушивалась, готовясь услышать ее голос, смотрела в глаза сестры на фотографии, и меня словно затягивало куда-то в глубину. Секунда – и рука ее коснется моей руки…

– Вы ничего покушать не принесли? – раздалось за спиной.

Я ахнула от неожиданности и обернулась так резко и неловко, что ударилась бедром о металлическую ограду. Неподалеку от меня стояла девочка-подросток. Одета чистенько и опрятно, волосы гладко зачесаны, а сверху – ободок с бантиком. По нелепому украшению и тихой, блуждающей по безмятежно-гладкому лицу улыбке я догадалась, что девочка больна. Блаженная, юродивая – так называли подобных ей людей в старину.

– На Пасху яички крашеные на могилы приносят, куличи, – продолжила девочка. Голос у нее был чистый, звонкий, но слегка подрагивающий, вибрирующий, как будто неуверенный.

– Пасха уже прошла, – откашлявшись, проговорила я.

– Может, ты просто так принесла конфетки или яблочко? Я люблю яблочки. Только не зеленые. Они бывают кислые, а мне нравится, когда сладко.

Речь ее лилась свободно, певуче. Прежде я никогда не видела эту девочку в Ягодном. Наверное, приехала с родственниками навестить чью-то могилу. Может, мать или отец выпустили ее из виду и она заблудилась?

– У меня с собой ничего вкусного, – с сожалением сказала я.

Мне вдруг захотелось чем-то угостить девочку, порадовать. Та подошла ближе и вдруг улыбнулась еще шире, глядя на что-то за моей спиной и вытягивая руку в сторону.

– Та малышка тоже любит сладкое. Она сама мне сказала.

Я оглянулась, но в той стороне, куда указывала девочка, были только могилы моих близких.

– Кто сказал? Там никого нет, – прошептала я.

Обычный летний день вдруг перестал быть таковым, приобретая черты ирреальности. Что-то вокруг стало иным, словно весь мир, вся Вселенная сдвинулась с привычного места. Неведомое нечто глянуло на меня из-за обычно непроницаемой завесы, которая отделяет наш мир от сотен тысяч других миров.

Девочка засмеялась, продолжая тянуть руку в ту же сторону.

– Да есть же, есть! Эта девочка меньше меня. Она говорит, что любит персики. Они пушистые. Когда плыла на кораблике, кушала такой персик.

В голове эхом отдались слова Ильи: «Жанна скормила ей большущий персик. "Пушистый", – сказала Дашуля. Она очень любит персики. Любила…».

– Откуда ты знаешь? – не в силах сдержаться, выкрикнула я.

Улыбка на губах девочки погасла. Лицо сморщилось, стало обиженным, недовольным. Она опустила руку и плаксиво сказала:

– Ну вот! Ты ее напугала! Зачем так громко? Мама говорит, воспитанные люди говорят тихо.

– Прости! Прости, пожалуйста, я просто… Не буду кричать… – Я никак не могла прийти в себя, собраться с мыслями.

– Верочка! Вот ты где! – К нам, обходя ограды и могилы, спешила женщина. – Разве так можно? Ушла и ничего не сказала!

Девочка обернулась и пошла ей навстречу, по-видимому позабыв обо мне. Женщина поздоровалась со мной, поглядев с недоверием, будто опасалась, что я могла причинить вред ее ребенку. В том, что передо мной мать девочки, я не сомневалась: они были очень похожи, только в чертах женщины не было блаженной неподвижности.

– Мама! – проговорила девочка, и улыбка вернулась на ее личико.

Мать взяла ребенка за руку, и они пошли прочь. Я смотрела им вслед, все еще слишком потрясенная произошедшим. Но оказалось, что ничего еще не закончилось.

Девочка внезапно вырвалась от матери, остановилась и снова уставилась в мою сторону. На меня и на что-то за моей спиной. Туда, где, по ее словам, совсем недавно стояла Дашуля. Глаза ее стали большими и внимательными. Теперь в них светился ясный ум – то, чего прежде не было.

Мне казалось, я вросла в место, на котором стояла, и больше не сумею с него сдвинуться. Замерла, застыла, язык прилип к гортани. Я покорно ждала, понимая, что сейчас услышу еще что-то, способное перевернуть мир с ног на голову.

– Верочка, ты что? Пойдем!

Но девочка не реагировала, продолжая смотреть и прислушиваться к чему-то. Женщина стояла рядом, беспомощно глядя то на меня, то на дочь.

– Она просит сказать тебе: «Не надо», – на этот раз голос девочки был глухим и безжизненным. – Тебе покажется, что надо ехать, но ты не должна. Ни за что не надо туда ехать.