Обреченные на страх

– Никому нельзя рассказывать! Ни с кем не обсуждать! – А потом заговорил все быстрее, быстрее: – Нельзя говорить! Я не помню! Я ничего не помню! Если посмею вспомнить, я умру! Я умру, если вспомню! Мне нельзя помнить! Я умру!

Он говорил, говорил словно заведенный. Повторял эти слова снова и снова, будто мантру, и голос его, резкий и пронзительный, как воронье карканье, бил меня по ушам. Я уже не могла разобрать и половины того, что он бормотал, не сводя с меня горящих, широко раскрытых глаз, в которых плескалось самое настоящее, чистое, неприкрытое безумие. Мне приходилось видеть такие глаза – у собственной матери.

Происходившее было так дико, так неправдоподобно и необъяснимо, что я, не находя больше сил сдерживаться, перепуганная донельзя, вскочила с кресла, прижала руки к ушам:

– Прекрати! Прекрати сейчас же!

Мой резкий окрик заставил Илью замолчать, хоть я и не надеялась на это. Теперь мы глядели друг на друга, провалившись во вновь повисшую между нами тишину. Я не могла отвести от него глаз и понимала, что Илья не узнает меня. Он смотрел так, будто перед ним была не Яша, сестра его жены, а некто другой, и этот «другой» нагонял на него такой ужас, что он не мог совладать с собой.

Илья кого-то боялся, трясся от страха, как перепуганный ребенок. Но боялся он не меня. Не я заставила его вдруг сойти с ума, заблудиться в глубинах собственной памяти.

Злость моя растаяла, на смену ей пришла жалость. Я протянула к Илье руку, желая его успокоить. Мне хотелось сказать, что все будет хорошо, и теперь, когда нам известно уже так много, мы непременно разберемся в том, что случилось. Мы же вместе, собиралась сказать я, мы умные и взрослые люди. Что бы ни случилось тогда, в те годы, прошлого не вернуть, не исправить, но зато можно понять первопричину, разобраться во всем и наказать виновных. Найти того человека, что так напугал Илью, и призвать к ответу.

Все эти слова жили во мне, просились наружу, и я собиралась произнести их, но не успела вымолвить ни звука.

Илья, по-прежнему не сводя с меня сумасшедшего взгляда, открыл рот, словно собираясь петь, и закричал. Сейчас, когда пишу об этом, я понимаю, что не смогу передать на бумаге, объяснить, что это был за вопль. Когда пытаюсь подбирать определение, лучше всего подходит «оглушительный».

Муж моей сестры, видный, интересный мужчина, хорошо воспитанный и прекрасно образованный человек, гениальный финансовый аналитик, хозяин роскошного кабинета и вышколенной секретарши, кричал во всю мощь своих легких. Пронзительно вопил на одной ноте, прерываясь лишь на короткий миг, чтобы набрать новую порцию воздуха.

Бледное лицо Ильи побагровело, на лбу и шее вздулись вены. Рот был раззявлен так широко, что он рисковал вывихнуть себе челюсть. Но при этом тело его казалось расслабленным, и в самом крике было что-то механическое, неживое, не зависящее от Ильи. Это был не крик боли или горя. Казалось, что при помощи крика он выпускает из себя что-то – вернее, это «что-то» рвется наружу помимо его воли и желания.

Понимание всего этого пришло ко мне гораздо позже. А в тот момент я совершенно растерялась. Меня почти парализовало – что делать? Как его остановить? Я подскочила к Илье, принялась уговаривать, попыталась успокоить – ничего не помогало. Заметалась по комнате, натыкаясь на столы и стулья, зачем-то распахнула окно, как будто кому-то здесь не хватало воздуха.

В комнату ворвалась перепуганная, ничего не понимающая секретарша, а вслед за ней – еще какие-то люди, целая толпа людей в дорогих деловых костюмах.

Офисные работники, которых придумали называть планктоном, «приплывали» – сбегались на шум и скандал, как комары и мошки летят летом на даче к зажженной лампочке. Они бестолково сгрудились у входа, не зная, что предпринять. Те, кому не было видно, что происходит, вытягивали шеи, и глаза их горели любопытством и алчным интересом.

Секретарша и еще один господин с аккуратной бородкой предпринимали активные попытки заставить Илью замолчать, но, как и я, потерпели неудачу.

– Илья Ильич! Что с вами? Илья Ильич, успокойтесь! Пожалуйста! – причитала секретарша, приплясывая возле обезумевшего шефа.

Бородатый тоже приговаривал что-то рокочущим, солидным басом.

Закончилось все так же внезапно, как и началось. Но как оно прекратилось! Мне не забыть этого, никогда не забыть…

Илья перестал кричать. Вопль перешел в клокочущий, натужный хрип, он взмахнул руками, будто пытаясь взлететь, потом прижал руки к груди и неловко завалился на бок.

Мы – я, секретарша и бородач – кинулись к нему, чтобы поддержать, не дать упасть на пол, стараясь усадить поудобнее, и в первый момент не поняли, что произошло. Я держала его за плечи, и голова Ильи свешивалась вперед, как у сломанной куклы.

«Он в обмороке» – вот что пришло мне в голову. Только никакой это был не обморок.

– Да он же… мертв! – Бородатый отступил от Ильи, неловко всплеснув руками.

– Глупости! – сердито проговорила секретарша. – Не может быть!

Она попыталась заглянуть ему в лицо. Я отпустила плечи Ильи и, отстранив девушку, обхватила ладонями его голову. Подняла и…