Обреченные обжечься

Патрик Ламберт младше меня на три года. В свои пятьдесят два года он выглядит не старше сорока. И хотя молодость его лица сохранила удачная пластика, статность его фигуры относилась исключительно к заслугам природы и спорта. Каждое утро он пробегал по пять километров трусцой и уже десять лет, неизменно дважды в неделю, посещал свой любимый гольф-клуб, а когда выдавались “форточки” в его плотном рабочем графике, он мог себе позволить увлечься даже большим теннисом или плаванием. Никаких тяжёлых весо́в или командных видов спорта. Только лёгкость движений, личностный рост и неоспоримое лидерство. Его мало что могло по-настоящему заинтересовать, однако я неожиданно стала для него исключением из правил.

Мы познакомились в больнице.

Последнее, что я запомнила перед тем, как потеряла память: я иду по тротуару с большой сумкой от Луи Витон на плече и, держа свой паспорт в руке, пытаюсь отыскать в сумке какой-то важный для меня документ. Мне запомнилось странное ощущение, будто это не моя сумка, словно она слишком дорога для меня, и всё-таки я обращалась с ней по-свойски. Придя в себя на больничной койке и осознав, что с моей памятью что-то не так, я так и не смогла отыскать в этой самой сумке никаких документов, кроме своего паспорта. Так что же я могла в ней искать?.. Почему-то этот вопрос порой терзал меня с такой силой, будто от этого зависело всё моё прошлое, но найти на него ответа я так и не смогла.

Роковой для меня момент произошёл слишком быстро, словно чтобы после, вспоминая его, я могла не думать, будто могла что-то исправить. Не могла. У водителя, сидящего за рулём жёлтого такси, как позже выяснилось, случился сердечный приступ и, в итоге, автомобиль выехал на тротуар. Помимо меня пострадало ещё двое мужчин: у одного открытый перелом руки, у второго вывих голеностопа. Я бы предпочла сломать себе обе руки и вывихнуть обе ноги, лишь бы тогда, при столкновении с выехавшим на тротуар такси, не удариться головой о каменную тротуарную плитку и не заполучить злосчастную амнезию.

Когда я очнулась в больнице, выяснилось, что я ничего о себе не помню. Ни единого воспоминания. Даже своего имени и возраста назвать не могу. Мою память словно стёрли качественным ластиком, но сначала меня волновало даже не это, а острое ощущение душевной боли, словно мне пытались ампутировать сердце, но не смогли, и в итоге вырвали из моей ноющей груди большую его часть. Словно я потеряла кого-то. Не свою память и вместе с ней себя, а именно кого-то, очень близкого, возможно даже не одного – так сильно у меня всё болело внутри… Я вдруг вспомнила такси и мне неожиданно показалось, будто я умерла за его рулем. Но вместе со мной ушёл кто-то ещё, словно со мной рядом кто-то находился и умер рядом, у меня на глазах…

Я проплакала сутки, сутки прижимая руку к грудной клетке в области сердца, словно пытаясь убедиться в том, что его не вырвали, но всякий раз я с горечью ощущала на его месте ноющую пустоту. Доктора списали моё состояние на депрессию на фоне полной потери памяти, но я знала, что дело не в моём состоянии, а в состоянии кого-то, о ком я забыла… Я словно кого-то потеряла, и мой мозг, чтобы оградить меня от неконтролируемой боли, отказался открывать мне имя. Или имена…

С именем и возрастом мне помог разобраться паспорт, в остальном мне неоткуда было ожидать помощи. За месяц меня так никто из знакомых или близких и не нашёл.

С сотрясением мозга третьей степени, трещиной в двух правых рёбрах и гематомами по всему телу, я провела в больнице тридцать дней – первые пять из них в коме – но мои родственники так и не объявились. Ни одного знакомого человека. Ни одного… Меня так никто и не разыскал.

Зато уже спустя неделю моего пребывания в больнице, на второй день после моего выхода из комы, в мою палату вошёл Патрик Ламберт. Высокий, стройный мужчина с голубыми глазами и аккуратно уложенными волосами цвета топлёного шоколада, он явился ко мне в сером костюме очевидно дорогого бренда. Ему шёл сорок первый год, но уже тогда он не выглядел на свой возраст.

Этот мужчина знал, кто я такая. Он сразу обратился ко мне по имени – Изабелла Палмер. Однако, к моему разочарованию, которое едва не утопило мою душу в своей глубине, помимо моего имени и моего рода деятельности этот человек ничего обо мне больше не знал. Он не знал ни откуда я родом, ни моих родственников, у нас даже не было ни единого общего знакомого. Патрик Ламберт оказался представителем какой-то галереи, о которой, как мне казалось, я слышала впервые. По его словам, за неделю до моего попадания под колёса такси, я заключила с этой ныне неизвестной для меня галереей контракт, согласно которому я должна передать её владельцу три свои неизвестные, нигде прежде не выставлявшиеся работы. Оказывается, я была художницей. До выполнения же мной моих обязательств, согласованных неизвестной галереей со старой мной, оставалось всего немногим больше одного месяца, а я даже не могла вспомнить того, действительно ли я умею рисовать.