Обреченные обжечься

Энтони не наш сын. Мы его усыновили и решили оставить это в тайне ото всех. Об этом знали только мы со Стеллой и отец с Амелией. В ночь перед тем, как забрать Энтони из больницы, мы пообещали друг другу, что никому и никогда не расскажем. Отец со Стеллой сдержали обещание, исполнив его вместе со своей смертью, мы же с Амелией продолжали нести этот крест. Ни мать Стеллы, ни её сестра Белла, ни Генри так и не узнали об этом. Правду было легко скрыть. Перед тем, как мы усыновили Энтони, Стелла, из-за нестабильной зимы, серьёзно простыла и долго болела. Из-за простуды последние два месяца она не выходила на работу, поэтому никто – ни редко видевшие её соседи, ни Генри, в то время находящийся на учёбе в Лондоне, ни Изабелла, на тот момент с головой погрузившаяся в свою художественную карьеру, ни Пандора, пребывающая в середине своего путешествия по Индии – никто не заподозрил и даже не удивился тому, что не заметил несуществующего живота под тёплыми и всегда широкими кофтами Стеллы. Тем более мы сообщили всем о том, что ребёнок родился недоношенным, а живот на седьмом месяце, как известно, скрыть проще, чем на девятом. Естественно близкие родственники были в шоке от того, что мы скрыли беременность, но в действительности лишних вопросов не возникло ни у кого. Все со слишком неожиданной лёгкостью поверили в нашу историю. Ни у кого не возникло вопросов даже относительно ярко-рыжего цвета волос младенца, так как Пандора неожиданно для всех выдала историю с каким-то рыжим прадедом по её линии, которую мы никак не ожидали услышать и на которую впоследствии ссылались всю оставшуюся жизнь.

Так Стелла исполнила своё желание вырастить Энтони как своего собственного сына. Она не хотела рассказывать ему о безымянной матери-наркоманке, о несуществующем отце, о его рождении в грязную юбку на полу сарая… Его родила она и он её ребенок. Точка.

Но то, что было для нас точкой, после смерти Стеллы превратилось для меня в серьёзную запятую.

Я заметил это ещё когда наши дети были маленькими – Энтони отличался от остальных. Он был нервным, зачастую импульсивным и… Жестоким. Долгое время я пытался убеждать себя, что смогу это исправить, но в день, когда я увидел, как Таша, борясь со шлангом, тушила начинающийся пожар, я понял, что сущность Энтони не поддастся ни моему воспитанию, ни моему контролю. Особенно остро я ощутил это, когда узнал, что Энтони, прежде чем поджечь муравейник, а вместе с ним и весь наш дом, запер в доме всю мою семью. Тогда я вдруг осознал, что он мне не сын и не сын он Стелле. Он был не наш. Он был ничей. И мне стало страшно.

Тогда я впервые почувствовал, что всем нам осталось недолго…

Но до осознания было ещё далеко. Пока счастливая Амелия, испытавшая счастье материнства лишь единожды, нянчилась с орущим младенцем, мы со Стеллой всерьёз начали задумываться о рождении собственного ребёнка. Не знаю почему, но ещё до свадьбы мы решили, что хотим дочь. Или две дочери. Но не больше. Мы не планировали заводить много детей, так как были слишком сильно поглощены друг другом.

В итоге через десять месяцев после появления у нас Энтони мы наконец решились на зачатие, а ещё через девять месяцев, пятого октября у нас родился наш первый ребёнок. Невероятно красивая, милая и спокойная девочка весом в три килограмма триста граммов. Я присутствовал на родах и я первым взял своего ребёнка в руки.

Пени так и осталась единственным моим ребёнком, которого я первым взял в руки. Моя любимица… Мой первенец.

На фоне неперестающего кричать Энтони, Пени выглядела молчаливым ангелочком, всегда довольным и не имеющим к нам никаких претензий. Вскоре это нас серьёзно забеспокоило и мы обратились к педиатру. Несравнимо тихий ребёнок на фоне своего громкого старшего брата оказался почти глухим.

Я был настолько счастлив рождением своей девочки, сколько раздавлен её диагнозом. Пени диагностировали тугоухость четвёртой степени, из-за которой нам пророчили серьёзные проблемы с речью. Я до последнего не верил в это, но в итоге Пени так и не заговорила. Она так и не произнесла заветное “папа”, ни разу не подошла к телефону, когда я звонил с работы домой, чтобы узнать как у них с мамой дела, ни разу не спела мне песню… Это разрывает моё сердце с того самого дня, когда я узнал о том, чего я с моим ребёнком будем лишены.

…Стелла страдала от моей боли больше, чем от собственной, хотя я и пытался скрывать свою глубоко внутри. Лишь сейчас я понимаю, что скрыть от неё мне ничего из своего внутреннего мира так и не удалось. Мы поддерживали друг друга изо всех сил, но даже сейчас я уверен в том, что Стелла была лучше меня даже в этом. В том, в чём лучшим должен был быть я.