Обречённый на любовь

- Да, - соврал Калинов. Сердце его вдруг дало перебой. - Из славного города Твери.

Марина понимающе усмехнулась:

- В Питере раньше бывали?

- Нет, - соврал Калинов и физически ощутил свою глупость. - Впрочем, был. Давно, в детстве.

- Почему?

- Что - почему? Почему был или почему давно?

- Почему давно? Не переносите джамп-связи?

- Да нет, просто этот город меня раньше не привлекал. Я предпочитал пропадать в Москве.

- Зря! - обиженно сказала Марина. - Москва всегда была большой деревней. Такой осталась и поныне... Хотите, буду у вас экскурсоводом?

Калинов подчеркнуто равнодушно скользнул взглядом по ее плечам и бюсту и сказал:

- Хочу! Но только вечером, после обеда у меня кое-какие дела. Надо встретиться с приятелем... А вы действительно экскурсовод?

- Да, профессиональный.

Принесли заказ, Марина принялась за еду, время от времени стреляя в Калинова глазками. Глазки были любопытные и колючие. Привлекательные были глазки. Калинов мысленно сравнил ее со своей женой. Вита была интереснее, одни волосы чего стоили! Он ведь всегда испытывал антипатию к брюнеткам... Марина улыбнулась, и ему совсем не захотелось испытывать к ней антипатию. Симпатию испытывать было гораздо приятнее... Впрочем, он тут же одернул себя и напомнил себе, что находится на службе.

Не отрываясь от еды, он осторожно осмотрел зал, пытаясь определить, нет ли тут соглядатая: уличный колкий взгляд все еще лежал отметиной на его спине. Но нет, кроме Марины, никто им не интересовался, а если и интересовался, то делал это не впрямую. Манипулировать с пуговицей в присутствии девушки было бы еще большей глупостью, чем выдавать себя за приезжего, и Калинов успокоился. В конце концов, рано или поздно он наблюдение, если таковое существует, обнаружит. Профессионал, господа, сами понимаете!..

За соседним столом устраивалась обедать семья полистов. Муж и прима были приблизительно одного возраста: лет тридцати пяти. У них было двое детей: мальчик и девочка, судя по всему - погодки. Беременная секунда была совсем молодой девчонкой, лет на пятнадцать моложе примы. Она садилась на стул медленно: большой живот изрядно мешал ей. То, как суетились вокруг нее прима и дети, выглядело довольно трогательным. Глава семьи с нежностью и гордостью посматривал на обеих своих жен и время от времени шикал на суетящихся отпрысков.

- А все-таки в полигамных семьях есть свой шарм, - сказала Марина. Посмотрите, какая прелесть!

Калинов кивнул.

- Дело не в шарме, - проговорил он, проглотив кусок. - У них и семьи крепче, и дети здоровей... И среди многоженцев практически нет алкоголиков.

Марина посмотрела на него с интересом:

- Вы женаты?

Калинов кивнул.

- У вас тоже две жены?

- У меня одна.

- Откуда же вы знаете, что у полистов крепкие семьи?

- Интересовался. - Калинов пожал плечами.

Не рассказывать же ей, что отделу аномалий не раз приходилось заниматься выпадами монистов в разных частях христианского мира. Собственно говоря, отдел аномалий в немалой степени и начинался с этого. Выпады не прекратились и в настоящее время, только количество их уменьшилось да удалось загнать их в рамки обычной парламентской борьбы. А поначалу доходило порой до кровопролития: некоторые считали, что все кончится еще одной религиозной войной. Полигиния начала утверждаться в христианском мире лет двенадцать назад. Утверждалась она далеко не гладко. Сразу же стала на дыбы церковь. Ее поддержало общественное мнение, vox populi [глас народа (лат.)].

Пионеры полигинии повсеместно подвергались обструкции. И как правило страдали именно секунды, как будто они были виноваты в своем естественном желании семейного счастья. Одно время половина уголовных дел заводилась по признакам антиполистского преступления. Дураки-мужья не всегда прислушивались к мнению своих первых жен, и на почве ревности конфликты доходили до леденящих душу историй. Против секунд ополчались и ревнивые примы, и монисты обоих полов. Хотя представителей движения "Честный муж единственной жены" Калинов понять никогда не мог. По его мнению, все мужчины по природе своей склонны к полигинии, и когда он видел перед собой "честных мужей", у него поневоле закрадывалась мысль, что все они либо откровенные лицемеры, либо скрытые гомики.