Обреченный на жизнь

- Бедненький! - передразнила Юля.

- А чего ты грубишь? Что за тон, Юля? Еда есть спрашиваю?

- Нет!

- А что ты делала-то? Ты готовить собираешься вообще?

- Тебе надо, ты и готовь! - Юлю сорвало. - И не подходи ко мне! От тебя разит бомжатником и выпивкой!

- Юля, ты охренела? Чего орешь? - Саша попытался схватить ее за руку.

- Хочу и ору! Не трогай меня! - она стряхнула с себя руки мужа. - Мне надоело все это!

- Что «это»?

- Твое пьянство, вечная перегарная вонь в квартире, твоя мамаша, которая считает, что вправе залезать мне в душу и воротить там, что ей хочется! Мне противно! Смотрю на тебя и забыть не могу! Ты заставил меня сделать это! Хоть и больной, но это ведь мой ребенок, а я бросила его там одного!

Саша смотрел на Юлю разъяренным быком.

- Что значит, ты бросила его? - раздался Витин голос от двери и оба родителя обернулись. - Мам, он жив что ли?

Витя в неверии переводил взгляд с матери на отца и обратно.

- Папа, что это значит? Что ты заставил сделать маму?

Саша растерянно моргнул.

- Витя…

- Мама, мой брат не умер?

Юля закрыла лицо руками. Плечи дрожали от напряжения и сдерживаемых рыданий.

- Витя, сынок, мы очень не хотели, чтоб ты переживал, - начал отец, - но ребенок действительно умер. Просто мама еще сильно расстроена…

- Пап, я все ясно слышал. Мой брат жив, и ты заставил маму бросить его?

Морозов-старший молчал. Воспаленный с похмелья мозг отказывался выдать хоть какую-то стройную версию для сына.

- Мам, это правда?

Юля не выдержала. Заплакала. Тихо. Крупными алмазными каплями катились по щекам слезы.

- Это правда… - выдохнул Витя. - Пап, а как же это? Почему?

- Он родился очень больным. Сынок, у него страшные уродства, - начал Саша.

- Какие? - сын сверлил взглядом отца.

- Синдром Дауна, - выдавил из себя Морозов.

- Подожди, пап, но по-моему это не смертельно.

- Это не все. У него сильно обезображено лицо. Это называется «волчья пасть». Он не сможет ни есть, ни пить сам. Разговаривать тоже не сможет.

- А где он сейчас?

- В роддоме, наверное. Мама написала отказ.

- То есть, вы его вправду бросили.

- Витя, не говори так! Он — урод! Он никогда не станет настоящим человеком. Он погубил бы нашу семью. Его болезнь вытрясет из нас все: деньги, здоровье, нервы. И по тебе ударит тоже.

- Пап, это как-то не правильно!

- Не правильно? А приносить ради него в жертву всех остальных — это правильно?

- То есть, пап, по твоей логике, если я завтра сильно заболею, ты меня тоже выкинешь на улицу?

- Сынок, не передергивай мои слова!

- А в чем разница, пап? Я или он? Он — урод, а я — больной? Мам, а ты что молчишь? Его надо забирать оттуда! Как можно бросить своего?

- Ты не представляешь, о чем говоришь! Ты знаешь, каково это? Кто будет отвечать за него, содержать его? Ты? Ты еще школьник. Тебе учиться нужно.

- То есть ты не собираешься?

- Нет!

- Мам, а ты что же? Ничего не сделаешь?

- Я… - Юля открыла было рот. Хотела сказать, что как раз перед Витиным приходом она думала об этом.

- Мать тоже не поедет, - перебил Саша.

- Тогда я сам заберу его!

- Ты? Кто тебе позволит?

- Не сейчас. Я узнаю, куда его отправят, а когда мне будет восемнадцать, я сам подам документы на опекунство!

- Не говори ерунды! Ты ведь даже не зарабатываешь! А для опекунства нужно соблюсти кучу формальностей и условий.

- Замечательно, значит у меня есть еще два года, чтоб подготовиться! А пока я буду ездить навещать его. Пусть он знает, что не один! На дорогу я могу заработать и сейчас.

Они стояли друг напротив друга. Отец и сын. Напряженные, как направленные друг на друга со взведенными курками пистолеты дуэлянтов. Пространство кухни казалось таким маленьким вокруг этих мужчин, сошедшихся в противостоянии. Неверие и протест старшего, горячая решимость младшего. Глядя на сына, Юля понимала: он это сделает. Он придумает и сможет, если придется. Но ему не придется.

- Я собираюсь завтра съездить и забрать его, - спокойно сказала Юля.

Оба мужчины повернулись к ней.

- Что, - переспросил Саша. - Что ты сказала?

- Я завтра его заберу.

Юля спокойно наблюдала, как на лице мужа меняются эмоции. От неверия до бешенства. Кулаки Морозова-старшего сжимались и разжимались. Страшно не было. Ей казалось, что теперь ее вообще ничто не может напугать.

Витя шагнул к матери.

- Значит, пойдешь жить на улицу вместе с ним, - выплюнул Морозов и ушел, хлопнув за собой дверью спальни.

- Мам, не переживай. Прорвемся, - сын приобнял ее за плечи.