Обречён любить тебя

Подложив руку под подбородок, Антон с интересом наблюдал за разворачивающимся спором. Двое взрослых, состоявшихся мужчин. Уважаемые в городе бизнесмены, один из которых собирался стать мэром, сейчас спорили, как пятилетки в песочнице. Он хмыкнул, зевнул, откидывая одеяло и почёсывая затылок, принялся собирать свои вещи, намереваясь бросить их в стирку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Нечего на меня наговаривать! Все знают, каким чудесным и праведным человеком я был. Сережа мне даже по дружбе денег на политическую кампанию отсыпал, — возмущался тем временем Павел, активно жестикулируя.

— Да ты их выклянчил, старый вымогатель, — закатывал голубые глаза Ярослав. — И не ори на меня. Двадцать лет твой мерзкий характер терплю. Вот уеду далеко, будешь знать!

— Куда уедешь, гиена плешивая? Максимум до коврика у ног супруги, ты же ленивый. Из дома пинками не выгонишь, сразу ныть начинаешь: «Домой хочу, Паша, поехали. Там Раечка, я устал, у меня радикулит. Дайте мне полстакана йода и бутылочку "Нарзана"».

— Чего?!

Захлопнув двери в ванную комнату, Антон блаженно вздохнул, оказавшись в тишине. Свет загорелся, среагировав на сигнал датчиков системы «Умный дом», и включилась вода. На панели душевой кабинки загорелись цифры с температурой воды, настраивая её под исходные данные, вбитые самим Канарейкиным при установке. Стоило только ступить на коричневую плитку, как тёплый поток полился ему на голову.

Он подставил ладонь под автоматическую подачу геля для душа с бодрящим ароматом цитруса и мяты. Смывая пену, промывая голову и наслаждаясь минутами покоя, Антон даже на мгновение забылся. Пока в дверь не принялись стучать:

—Татошка-а-а-а! Ты там утонул? Если да, то выплывай обратно! Я не хочу потом твоей маме объяснять это.

— Кенар, что ты опять орёшь. Вдруг он там на унитазе…

— Ах да, наш лучший друг после большой попойки. Все же слабенькие нынче дети. Вот помнишь, как мы у Асана пили? — обратился Паша к своему другу, и Антон закатил глаза, смывая остатки мыльной пены.

— Да-а-а.

— Хочу переехать жить в тундру. Или в Гренландию, — буркнул Татошка, вытираясь полотенцем, пока климат-система сушила ванную и приятно обдувала влажное крепкое тело.

— Что ты там сказал?!

— Я говорю: ваш дуэт старых клоунов надо в цирке показывать, как пособие новичкам! — огрызнулся Антон, обмотав бёдра полотенцем и выходя наружу. Его коричнево-зелёные глаза встретились с отцовским взором цвета лесной зелени. Своего отца младший Канарейкин был выше на полголовы, шире в плечах и крепче мускулами, однако испытывать некое подобие уважения к Павлу всё равно не мешало.

Когда надо, Павел Канарейкин мог быть очень и очень пугающим.

— Гиена, — потянул Кенар, с интересом оглядывая сына, который двинулся обратно в комнату. — Он сейчас мне нахамил?

— Вообще не удивлён, — отмахнулся Ярослав, разводя руками. — Твоё дитя. Ты его будто под копирку отксерил. Вон, глянь. Та же морда, тот же нос, взгляд наглый и характер мерзкий. Только Татошка смазливее — женское счастье.

— Отлично, — обрадовался неясно чему Кенар, гордо поправляя серый галстук и двигаясь за сыном в спальню. — Сына, одевайся. Папа повезёт тебя улыбаться журналистам. Будешь врать всем о том, какой я был потрясающий отец. Мне нужны все избиратели: от глупых куриц до наивных старушек.

Антон удивлённо выпучил глаза и уронил серый джемпер обратно на кровать, повернув голову к Павлу. Позади него маячил Ярослав, гнусно хихикающий и бормочущий что-то насчёт «отца года».

— Почему я?! — возмутился Татошка. — У тебя трое детей, а не я один!

— Да, — закивал Паша, горестно вздохнув. — Но твоя сестра вышла замуж.

— А Лиса?

— Он тоже вышел замуж, — фыркнул Канарейкин. — Давай, мой гадкий и противный ребёнок, отрабатывай весь хлеб, которым я тебя кормил аж двадцать шесть лет моей жизни. Восполни годы моего труда, нервов и любви.

— Журналистам скажу: заманил угрозами лишить наследства и давил на жалость, — пригрозил Антон, разворачиваясь обратно к выдвижному шкафу-гардеробной, нажимая кнопку на панели.

— Я не угрожал лишить тебя наследства, — прищурил глаза Павел, складывая на груди руки.

— Ты с момента рождения Елисея одну фразу талдычишь. Мне кажется, твои дети её выучили раньше, чем слово «мама» или «папа», — хмыкнул Ярослав, разглядывая композицию из ваз вдоль стены.

— Тебя никто не спрашивал, гиена. Родил там одно чудовище, нечего многодетного отца-мученика жизни учить.

— Это ты лучше маме поведай, кто больше мучился, — хохотнул Антон, отпрыгивая от замахнувшегося на него отца и отбегая подальше. — Пап, а мне рассказать журналистам, как ты чуть квартиру не спалил, когда гречку готовил? Семейные будни, шутки на диване про криворукого Павла Канарейкина…

— Чему радуешься, охламон? Ручки твои тоже не из золота и вовсе не из плеч растут! — рявкнул Кенар, бросая в сына подушку, которую тот поймал в полёте. — Нечего на отца наговаривать. Всё плохое не от меня взял.