Обрести крылья

Льдинка в самом деле оказалась на редкость упрямой (совсем как мама с папой) и отказывалась меня покидать, то есть появляться на свет. Шестнадцать часов показались мне вечностью, которая стянулась в одно мгновение, когда я услышала первый крик и взяла на руки крохотный комочек, роднее которого уже не было никого на свете. Не считая ее отца, который был рядом с нами и напряженно вглядывался в личико.

Этот момент запечатлелся в моей памяти, как и мгновения нашей свадьбы. Впрочем, если последнее быстро разошлось по сети благодаря стараниям журналистов, то рождение нашей малышки, самое сокровенное, было только в семейных архивах. И в уголках моей памяти – точно так же, как сотни мгновений с Торном.

Минуты близости. Минуты наедине. Минуты на виду у всех.

Под вспышками камер или в тишине, согретой приглушенным светом гостиной.

Выходные в Аронгаре, на Зингспридском побережье.

Его взгляд, когда я держала на руках Льдинку, и как бережно он забирал ее у меня. Морщинка между бровей, когда я укачивала сына Солливер, и как он впервые взял мальчика на руки сам.

– Как мы его назовем?

– Эрвер.

– Эрвер? Дословно – обретший новую жизнь?

– По-моему, ему подходит.

Ему действительно подходило. Эрвер родился на два с половиной месяца раньше срока: организм Солливер не принимал никакие вариации пламени. Хотя в случае с полукровками подпитывать мать пламенем мог любой сильный иртхан (в идеале – отец ребенка, но критичным не были и другие доноры любого огня), у Солливер было отторжение всех видов пламени, включая черное и даже синтезированное черное. В конце концов Арден сказал, что ей остается только верить в лучшее.

Роды у Солливер были спонтанными и больше напоминали выкидыш на поздних сроках, поэтому я даже к ней не успела. Но когда впервые взяла мальчика на руки, поняла, что все сделала правильно. Он смотрел на меня, в светло-серой радужке то вспыхивали, то гасли черные искры, которые окончательно растворились, стоило мне немного отпустить свое пламя.

Со своим, я, к счастью, научилась справляться, теперь мне предстояло учить справляться с этим детей. Раньше было проще: пламя иртханов просыпалось в осознанном возрасте и не представляло опасности для малыша, который, расстроившись, запросто мог подпалить кроватку, но за Эрвером и Яттой приходилось следить постоянно. Поэтому няни-воспитательницы у них были иртханессами, к тому же прошедшими специальную подготовку.

Впрочем, серьезных ситуаций у нас с ними не возникало: возможно потому, что мы с Торном делали все, чтобы дети чувствовали себя любимыми, и очень серьезно подошли к вопросам обеспечения безопасности.

– А сейчас можешь? Можешь умереть, не увидев собственное шоу и не сыграв в нем главную роль?

– Да!

От волнения сводило скулы, и мне казалось, что весь мой идеальный макияж, над которым работали часа два с половиной, сейчас слезет как нелепая маска. Когда я писала сценарий или когда строилась Хайрмарг-Арена (для шоу по приказу Торна была построена новая арена, где можно было в полной мере реализовать мою идею парения), мне представлялось, что все это безмерно далеко. Даже когда мы с Гроу ругались (через полгода общения с Гранхарсеном, который Великий Режиссер, я научилась огрызаться и рычать в ответ), мне все еще казалось это относительно нереальным.

А потом Танни Гранхарсен с командой взялась за создание спецэффектов, и я поняла, что основательно влипла. В смысле, что все это по-настоящему и что мне придется выйти в зал, где на меня будут смотреть тысячи глаз, потом выслушать комментарии критиков и вообще комментарии по поводу формата, жизнеспособен ли такой вид искусства.

– Не верю, – прищурившись, заявил Торн.

– А зря!

– Моя жена – самая отважная женщина в мире и боится выйти на сцену? Даже не выйти, а вылететь?

– Вылететь – это, пожалуй, то самое, что я сейчас чувствую, – сообщила я с нервным смешком. – Ты когда вышел на свою первую пресс-конференцию, тебе не было страшно?

Торн пожал плечами.

– Да-да, я помню. Полный, стопроцентный самоконтроль, но в шоу такое не сработает. Мне нужны хоть какие-то минимальные эмоции.

– Эмоций у тебя через край, Лаура, и я еще никогда не встречал такой яркой, живой и непосредственной искренности. – Торн осторожно взял меня за плечи. – Ты сделаешь это шоу так же, как ты сделала сценарий и все остальное.

– Ах-ха, – вздохнула я.

Да. Я выпихнула из своей головы обезумевшего психа, использовавшего нейросеть, развернула драконов, не раз выходила с Торном под вспышки камер, но при мысли, что мне надо развернуть себя в сторону сцены, у меня начинали дрожать колени, поэтому я глубоко вдохнула и выдохнула. Снова глубоко вдохнула и выдохнула. И так несколько раз.

– Готова? – Торн улыбнулся.

– Да!

– Тогда я пойду занимать свое место. Не хочу пропустить начало представления, и уж тем более не хочу, чтобы меня не пустили в зал.

– Я с трудом представляю себе того, кто может не пустить тебя в зал. – Я фыркнула. – Тем более что у тебя ложа правящего.

– Удачи. – Торн легко коснулся губами моих губ и вышел.