Обрести себя

Вдруг я заметил, что плоть его поднялась и окрепла! Он был совсем рядом, стоял ко мне боком, и я не мог этого не заметить. Видимо, чтобы скрыть это, он немного нагнулся, повернулся задом и случайно прикоснулся к моему лицу ягодицами. Это длилось буквально пару секунд, не больше, после чего он отошёл немного в сторону. Во мне всё как будто взорвалось, – я опять почти потерял рассудок, – очень сильно возбудился и почти сразу разрядился. Я был в шоке! Чтобы скрыть свой позор, я сделал вид, что у меня прихватило живот, согнулся в три погибели и, прикрываясь руками, пошёл к выходу.

– Живот? – спросил Василий Степанович.

– Ага… – ответил я.

– Проводить?

– Нет, сам дойду…

Также согнувшись, я добрался до двери. Как только дверь за мной захлопнулась, выпрямившись, я с облегчением увидел, что предательские пятна на моих трусах почти незаметны.

«Слава Богу, я в плавках!» – подумал я и бегом понёсся в туалет.

«Лишь бы там никого не было! Лишь бы там никого не было!» – молил я на бегу…

Благополучно добравшись до туалета, я с облегчением увидел, что он свободен, – техничка уже ушла, а учеников ещё не было. Озираясь, я снял правки из-под трусов, намочил и протёрся ими.

«Фу! Пронесло!»

Когда я вернулся в зал, Василий Степанович спросил:

– Как самочувствие?

– Намного лучше, – сказал я, но на всякий случай сделал страдальческое лицо.

– В медкабинет проводить?

– Нет, я лучше домой…

– Бывает… – сказал Василий Степанович и бросил мне ключи от раздевалки.

Кто-то вдогонку мне весело крикнул:

– С облегчением!

До окончания урока я успел одеться и уйти, никто ничего не заметил.

С этого дня, Эдик стал являться мне в моих грёзах: снова и снова я представлял себе его улыбку, его вздыбленную плоть под белыми трусами, и он касался моего лица своими ягодицами… Я совсем потерял покой.

И у меня появился новый страх: а вдруг я «тот самый», – «не Такой»!

Это продолжалось пару недель. В школе Эдик явно искал повод прикоснуться ко мне. Его прикосновения вызывали у меня лёгкую дрожь и опять будили фантазии…

Наконец, мы назначили день, и он пришёл к нам домой. Я был один. Было тёплое майское воскресение. Он был с ракеткой, во всём белом: в теннисных трусах, гольфах и теннисных ботинках, в тонкой майке, а на руке висела белая курточка с чёрными полосками на рукавах. Увидев его, я судорожно сглотнул…

Он извинился за свой неподходящий вид, и объяснил, что они с папА утром играли в теннис на даче у отцовского приятеля, немного увлеклись, и, чтобы ему не опоздать, водитель этого приятеля привёз его на служебной машине, – заезжать домой, чтобы переодеться, уже не было времени.

И мы начали занятия. Сначала мы сидели за столом, взяв диалог из учебника, я произносил фразу, переводя её на английский, а он – на немецкий, в общем, как тогда договорились. На мгновение мне показалось, что он мог бы обойтись и без этих занятий: язык он явно знал лучше, чем пытался это показать. Меня это несколько удивило, но он всегда был странноватый, и я не придал этому значения.

Потом он предложил игру: мы встаём друг напротив друга, сначала я касаюсь, например, его носа, и он называет это по-немецки, а я проверяю, потом – уха, и так далее, а потом мы поменяемся. Меня давно манила красота его тела, – я затрепетал и с радостью согласился.

Началась игра. Я коснулся его лба, – он назвал его правильно, потом – уха, плеча… Когда я коснулся его груди, он как-то хитро улыбнулся, и перехватив мою руку, тихо спросил:

– А как по-немецки будет «пенис»?

С этими словами, он обхватил мою ладонь, потянул меня за руку и быстро сунул её себе в трусы. Я опешил!

И там… Там был «дружок», он был твёрдый и шевелился!

В это мгновение мой старый детский ужас овладел мной:

«Дядя Боря»!

Я выдернул руку и ошалело отскочил от Эдика. Увидев моё смятение, он сказал, что неудачно пошутил, и быстро ушёл, захлопнув за собой дверь. Свою ракетку он забыл. Я его не провожал.

И я зарыдал. Зарыдал в голос…

А Эдик стал мне противен, и даже ненавистен… Я потом сидел и пытался понять, что такое со мною происходило… Как человек, он меня интересовал постольку-поскольку, кое в чём даже раздражал, – и я иногда с трудом сдерживался, чтобы не нагрубить ему. Но его тело… Его тело как будто околдовало меня…

Я достал ту книгу, – про стыдные вопросы, – и начал рыться в ней… Я знал, что искать, и, наконец, нашёл ту спасительную для меня фразу, о том, что иногда подростки долго ищут себя и не могут определиться, кем они являются. Я перечитывал её, как молитву, снова и снова, «примеряя» её к себе. Ухватившись за эту фразу, как за спасательный круг, я немного успокоился…

А ночью меня опять стал преследовать дядя Боря. В моих кошмарах он мял меня, из его трусов змеёй вылезал «дружок» и грозил ужалить меня…

И я просыпался со слезами.