Обрести себя

Кто бы это ни был, я был благодарен им за столь деликатное решение моей личной гигиенической проблемы: сии предметы я постепенно расходовал, и чья-то невидимая рука регулярно пополняла их запасы. Это никогда не обсуждалось, и никогда не было никаких намёков. Я был благодарен бабушке за её советы, я был благодарен Ленке и маме, за то, что они тогда помогли мне в трудную минуту, и продолжают столь деликатно помогать мне и сейчас.

Жизнь шла своей чередой.

«Душа ждала … кого-нибудь»

И я влюбился.

Эдик

И влюбился я «неправильной» любовью: предметом моих воздыханий стал юноша.

Звали его на английский манер, Эдвард, – он именно так и представился, появившись в нашем классе в начале четвёртой четверти, когда уже было тепло, светило солнце и было не до учёбы. Над ним немного посмеялись, и он стал просто Эдиком.

Он родился и вырос в другой стране, что на острове, – отец его длительное время работал в каком-то представительстве. Сейчас они временно жили у бабушки, – его отец ждал нового назначения, а в школу его отдали, «чтобы не болтался по улице».

Он был симпатичным блондином, явно ухаживал за собой и, что вполне естественно, был во всём «заграничном»: он был здесь ненадолго и ему разрешили ходить не в школьной форме. Он был приветлив, строен, подтянут и спортивен, – дома, там, на острове, он играл в теннис. В то время у нас это было экзотической игрой.

Девичья половина класса «втрескалась» в него почти сразу, – это было трудно не заметить. Однако, он избегал дружбы с ними и больше общался с ребятами. Они, не скрывая, использовали его: он обещал помочь с заграничными шмотками и пластинками.

Всех несколько раздражала его манера говорить: про отца он говорил папА, – с ударением на последний слог, любил вычурность и вообще иногда говорил, как бабка из института благородных девиц. Его вначале хотели немного поколотить, чтобы не «выпендривался», – это было ещё до обещаний помочь с импортом. Но когда он объяснил, что его основной родной язык – английский, а по-русски он говорил только с престарелой гувернанткой, его оставили в покое. Про гувернантку он, конечно, наврал, – какие ещё могут быть гувернантки, – и ему никто не поверил, но перспектива кое-что от него поиметь перевесила. Решили, что он просто хочет выглядеть «оригиналом», – да и фиг с ним.

Некоторое время спустя, я начал ловить на себе его взгляды, а если мы встречались глазами, он смущённо переводил взгляд или опускал глаза. Мне такой интерес к моей особе с чьей-либо стороны был в новинку. Позже выяснилось, что он хочет подтянуть немецкий язык, а ему кто-то сказал, что он у меня – родной. И правда, через некоторое время он обратился ко мне с просьбой немного позаниматься с ним, не словами, и не грамматикой, – а диалогами. Я согласился, и мы договорились «как-нибудь» встретится. При ответном условии – аналогичным образом позаниматься со мной английским, – сам язык мы учили в школе, а возможность поговорить с «носителем» выпадала не каждый день. Решили, что я буду говорить по-английски, а он – отвечать по-немецки. И наоборот. И исправлять ошибки друг друга. Вроде, всё стало ясно. И в школе мы стали общаться почти каждый день.

Он мне постепенно начал нравиться; мы болтали о-том-о-сём по-немецки и по-английски. А потом, когда он узнал, что моя бабушка была профессором, а мы с сестрой ещё и свободно владеем латынью, он явно был польщён знакомством со мной. Не скрою, это мне тоже льстило. В разговоре со мной, он становился проще, – эта вычурность у него куда-то пропадала, – и меня это очень устраивало.

Однажды, был дождь, и урок физкультуры был в зале. Играли в баскетбол, – мальчишек разделили на три команды. Девчонок увели на гимнастику. Играла пара команд, в одной из которых играл Эдик. Их команда, чтобы было видно, кто за кого, играла без маек, другая – в майках. На уроке, при судействе, это обычно называлось «голые» и «майки». Команда, в которой был я, сидела на скамейке и ждала своей очереди: играть с победителем.

Как и бывает в игре, все бегали, прыгали, давали пас. В общем, ничего необычного. Я смотрел на Эдика и вдруг почувствовал, что любуюсь им. Он в ответ, часто бросал на меня, как мне показалось, заговорщические взгляды, будто у нас с ним есть какая-то общая тайна. Он был одет в короткие и, видимо, очень тонкие, белые шёлковые трусы и на ногах были белые теннисные ботинки. Я впервые видел его полуобнажённым. Он был красив как Аполлон! Мне показалось, что под этими тонкими трусами ничего нет: рельеф его тела сзади и спереди явно выдавал голое тело. Это на уроках физкультуры не разрешалось, – под трусы требовали надевать плавки, чтобы «кое-что» было подтянуто к телу, – но, видимо, Василий Степанович на этот раз нарушения просто не заметил. Я пригляделся, – так и есть: скрытые спереди части его тела были явно свободны.