Обрести себя

Как мятущийся лесной пожар, война то ревела позади, то, обгоняя их, с грохотом уходила вперед…

На этот раз привал устроили где-то недалеко от Первомайска. До Буга осталось совсем немного, рукой подать. А уж там наконец-то начнется… Впрочем, они толком не представляли, что там будет, но ждали того мгновения, когда, перебравшись на другой берег, сдадут скот и отдохнут. Разбитые о дорожные камни, исцарапанные колючками, кровоточили ноги. Потрескались иссушенные зноем губы. Солнце, казалось, готово было спалить все на земле. А от колодца до колодца идешь, идешь — прямо глаза на лоб вылезают.

Неподалеку от остановившегося стада группа женщин копала траншею. Мимо них к переправе медленно лился пестрый человеческий поток. Тщедушный мужчина в дымчатых очках, со сбитой набок соломенной шляпой, отчаявшись, бегал от одного к другому с неизменным вопросом:

— Две повозки из балтинского кооператива не видели?

Никто не встречал этих повозок. Легче было бы найти иголку в стогу сена.

— Боюсь, придется здесь позагорать, — недовольно сказал Григорий.

— Не ной, — оборвал его Боря.

Он мог так говорить по праву пострадавшего больше всех. Его родители и сестра Рива остались на той стороне Днестра. Отец Бори не захотел эвакуироваться. Дело в том, что он, всю жизнь мечтавший о собственном домике с погребом и подвалом, наконец-то построил его. И уже ничто не могло оторвать его от домика — ни слухи о расстрелах евреев, ни страх перед бомбежками и войной. Плохие предчувствия мучили Борю, он часто спрашивал:

— Дед Епифан, видели вы более умного и более бестолкового человека, чем мой отец? Нет, не видели!

— Что поделаешь, сынок, — отвечал старик, — бывает, находит затмение на человека. Да сохранит его господь. Не волнуйся. Ложись поспи. А то совсем высох.

Ион и Григорий, пользуясь остановкой, доили коров, чтобы у них не пропало молоко. Доить было не во что, молоко растекалось лужами по сухой земле. Странно было видеть грязно-белые потоки, истоптанные копытами… Запах парного молока, смешанный с горечью трав, щемил сердце, вызывая непрошеные слезы.

Дед Епифан с Борей, собрав сучья и сухой бурьян, разожгли костер и варили картошку. Рядом стояла осыпающаяся пшеница. Края поля были истоптаны, обшарпаны мазутными колесами. И горькое чувство вызывал этот неубранный хлеб.

Дед Епифан мастерил ведерко из брошенной кем-то помятой консервной банки. Он говорил сам с собой:

— Если выберемся отсюда на ту сторону, то после войны обязательно приду сюда. Приду и вырою в этой степи колодец. Вон там, где скрещиваются две дороги. — После паузы добавил: — Великое дело — колодец в такую жарищу в степи…

Его никто не слушал. Боря следил за костром, а Илиеш лежал на спине и смотрел в небо. Кто бы мог подумать, что небо, прекрасное и с солнцем, прекрасное и со звездами, может обрушивать на землю такие беды?! И всегда первым тревогу поднимал Илиеш. Он научился узнавать приближение самолетов по едва слышному жужжанию. Сегодня они еще не прилетали. С полузакрытыми глазами Илиеш думал о недавних мирных днях, о матери, оставшейся дома, и ему стало очень жалко ее. И зачем только он раздражал ее своими шалостями! Как она там одна? Уж теперь, когда он вернется, будет слушаться ее беспрекословно. И вообще, как мало он ценил дом. Ведь прежде вспоминал о нем, только когда хотелось есть да вечером, когда нужно было ложиться спать. Теперь понятие «дом» приобрело новое значение, оно вмещало весь мир Илиеша: мать, друзей, школу, сады и виноградники, куда нередко лазил незваным гостем. Дом — это и песни, которые в сумерках плыли с холма на холм, и Чертов курган с его крутым подъемом, и сельские дороги, и тропинки, и небо, в котором пели жаворонки. Все теплое и хорошее, все воспоминания — это и есть его дом.

«Я хочу домой!» — прошептал он про себя со слезами на глазах.

— Я хочу домой! — вдруг со злостью закричал он.

Дедушка и Боря удивленно обернулись к нему. А он, бросившись лицом вниз, зарыдал. Дедушка подошел, не зная, как успокоить его. Илиеш извивался на земле, кусал кулаки, бил ногами по сухим комьям и беспрестанно повторял:

— Я хочу домой! Я хочу домой! Домой!..

— Принеси воды, — подтолкнул старик Борю.

Он забыл, что воды нет. Тогда в лицо Илиешу брызнули парным молоком. Илиеш внезапно замолк. Казалось, он задремал. Потом вздрогнул, подскочил:

— Идут! Слышишь, дедушка, самолеты!

Самолетов еще не было видно. Но он уже почувствовал их приближение. Вот прерывистый гул самолетов послышался уже отчетливо, стал нарастать все быстрее и быстрее. Его услышали все — Боря, дед Епифан, окружающие. Забеспокоился и скот. Коровы с остекленевшими, выпученными глазами сначала сбились в кучу, потом заметались беспорядочно. Григорий и Ион бегали среди них, пытаясь успокоить.

Низко над землей медленно летели три тяжелых самолета. На крыльях можно было разглядеть кресты. За ними показалось еще семь уверенных и сытых хищников. А там — еще тройка.

Илиеш прижался к старику, вскрикивая:

— Сюда, дедушка, на нас летят!

— На переправу идет, не бойся. Не мы им нужны.