Обрести себя

— Викторица, — позвал он уже с другой стороны калитки, — ты не в курсе дела, бадя Арион как-то обещал дать немного семян моркови?

Девушка не спеша взвесила вопрос и ответила уважительно:

— Если даже у нас нет семян, для вас все равно найдем.

— А не поздно ее сеять?

— Поздновато. Но если вам нужно, то хоть поздняя будет.

— Значит, по-твоему, можно?

— Вполне.

Через неделю, в разгар полевых работ, по деревне прошел слух, что старшая дочь Караманов выходит замуж. А еще неделю спустя скромно, без суматохи и шума отпраздновали это семейное событие. Еще во время приготовлений Иляна укоряла Викторицу:

— Эх ты, глупая! Я на твоем месте девять деревень созвала бы на свадьбу, с музыкантами, с бубенцами, пусть бы все танцевали до упаду. Ведь раз в жизни замуж выходишь.

— Народ на свадьбе всегда глазеет на невесту, Иленуца. А я некрасивая. Чем меньше людей меня увидят, тем лучше.

Женя, накрывавшая на стол по городскому обычаю (больше тарелок, чем гостей), успокоила:

— Все невесты красивые.

Но Викторица с задором ответила:

— Не утешай, я себе цену знаю.

— Да я не утешаю. Ты посмотрись сама в зеркало.

Женя не обманывала — Викторицу в самом деле словно подменили. Причесанная по моде, в новом платье из тафты, сшитом так, что ее худенькая фигура казалась полней, светящаяся возбуждением и радостью, она совершенно изменилась. Она и сама чувствовала это, и от этого еще больше расцветала. А самое главное — с ее лица сошла страдальческая гримаса, которая старила ее раньше времени. Как немного надо, чтобы человек совсем изменился. Впрочем, Викторица получила немало — один Костика чего стоит! Во время свадьбы он сидел на коленях у невесты, мало беспокоясь о том, что мнется ее дорогое платье. Викторица не переживала за платье, она прижимала к себе Костику, словно он золотой, целовала время от времени его выгоревшие от солнца кудри. Рядом с женихом сидел другой его сын — восьмилетний мальчик, молчаливый и угрюмый, как и отец. С откровенным любопытством он присматривался к своей новой маме, сравнивая с настоящей. Викторица понимала, что с ним ей предстоит повозиться больше, чем с капризным Костикой.

Кроме ближайшей родни на свадьбу пригласили Павла Захария с женой, тетушку Замфиру. Бывшая няня Костики, одетая в синее вельветовое платье, смирно сидела в уголочке, время от времени поднося платочек к глазам. Из Кишинева она вернулась со своим Фэнелом, который умудрился остаться на второй год. Но не в этом причина ее слез. В конце концов, ничего страшного — остался, и все. Вот она совсем не училась, а ничего, прожила и так. А какой у нее голос в молодости был, господи! И без школы можно петь, не в этом дело. Другая печаль не давала ей веселиться так, как веселились остальные люди. Фэнел, которого она боготворила, сыграл с ней на днях такую шутку, что напугал всю деревню. Тетушка Замфира до сих пор не может прийти в себя. Надо же, отравиться надумал. Об этом сразу поползли слухи, одни говорят — из-за экзаменов, другие — из-за Анки. Но отравился по-настоящему. Наверно, ему здорово пекло кишки, потому что Фэнел ревел как бугай и катался по двору. Вся деревня собралась на это представление. Бедная тетушка Замфира в это время была в детсаду. Когда ей сказали — у нее отнялись ноги, и она упала как подкошенная. Потом поднялась и побрела домой без слез и причитаний. Все сочувствовали ей, не знали, что с ней теперь будет. Ведь все село знало, с каким трудом она вырастила сына. Когда она вошла в свой двор, собравшиеся соседи замолчали, кое-кто пытался загородить от нее Фэнела, старались не допустить ее к нему, боясь, чтобы с ней не приключился удар. Ее успокаивали, мол, слава богу, жив, вот-вот придет врач… Она окинула доброжелателей отсутствующим взглядом, не понимая, чего от нее хотят.

— Чего мешаете? А ну, не морочьте голову, это мой сын.

Перед этим аргументом люди отступили. Фэнел лежал в саду и стонал. Увидев его в таком положении, тетушка Замфира внезапно переменилась — глаза стали злые и желтые, как у дикой кошки, губы перекосились, а лоб покрылся испариной. Она опустилась на колени рядом со своим сокровищем. И в тот момент, когда все окружающие, напряженные до предела, ожидали услышать душераздирающие вопли, она вдруг дала ему крепкую оплеуху. Потом еще одну, еще, еще, пока народ сообразил, что вместо того, чтобы причитать, как и положено в таких случаях, тетушка Замфира ожесточенно била своего сына.

— А о матери ты, стервец, думал?! Думал? Думал о матери? — выкрикивала она при каждом ударе, все учащая их.