Обретение крыльев

– Рекомендую вам, – сказал доктор, – отвезти его на лето в Лонг-Бранч. Это небольшой уединенный поселок на побережье Нью-Джерси, известный целебным морским климатом. Возьмете с собой настойку опия и успокоительные средства. Ваш отец должен проводить на воздухе как можно больше времени. Поощряйте прогулки босиком по воде, если они будут ему под силу. Возможно, к осени он достаточно окрепнет, чтобы вернуться домой.

Возможно, к сентябрю я окажусь дома с Ниной.

* * *

Доктор назвал Лонг-Бранч маленьким, но он ему польстил. Поселок был не маленьким, даже не крошечным – он почти не существовал. Там стояло четыре фермерских дома, малюсенькая методистская церковь, обшитая вагонкой, и магазин мануфактуры. К тому же это место было не просто уединенным, а совершенно оторванным от цивилизации. Шесть суток мы ехали из Филадельфии в частном экипаже, а последний день тряслись по колдобинам пешеходной дороги, остановились лишь для покупки туалетных принадлежностей в мануфактурной лавке, потом доехали до «Рыбной таверны», единственной гостиницы. Она примостилась на крутом обрывистом берегу океана – большое, открытое всем ветрам здание. Служащий объявил нам, что после ужина в общинном обеденном зале проводятся молитвенные собрания, и я восприняла это как знак того, что нас направляет Господь.

Отец поехал сюда охотно, даже чересчур охотно. Поначалу я не сомневалась, что он захочет вернуться в Южную Каролину, ожидала колкостей вроде: «Разве у нас в Чарльстоне нет морского воздуха?» Но когда в кабинете доктора Физика я сообщила ему новость, не преминув вставить слово «талассотерапия», он лишь посмотрел на меня странным долгим взглядом. По его лицу пробежала тень, и я подумала, что он разочарован. Но он ответил:

– Тогда поедем в Нью-Джерси.

В первый вечер перед наступлением сумерек я принесла в комнату отца суп из трески. Он пытался есть сам, но рука тряслась так сильно, что суп проливался на постель. Тогда папа прислонился к спинке кровати и позволил накормить себя. Изо всех сил стараясь отвлечь нас от происходящего, я тараторила о бушующем океане, об извилистой лестнице, ведущей от гостиницы к берегу. Его рот открывался и закрывался, как у птенца. Он был таким беспомощным!

Я кормила его, а комнату заполнял грохот волн. Из окна я видела, как под напором ветра свинцовая поверхность воды превращалась в пенную зыбь. Наконец отец поднял руку, давая понять, что насытился и супом, и моей болтовней.

На пол рядом с кроватью я поставила ночной горшок:

– Спокойной ночи, отец.

Он уже закрыл глаза, но рукой нащупал мое плечо:

– Все в порядке, Сара. Будь что будет.

* * *

17 июля 1819 года

Дорогая Нина!

Мы остановились в «Рыбной таверне». Мама назвала бы эту гостиницу захудалой, но она еще хранит следы вкуса и своеобразия. Почти все комнаты заняты пансионерами, но я познакомилась только с двумя – пожилыми вдовыми сестрами из Нью-Йорка, которые каждый вечер приходят в столовую на молитвенные собрания. Мне очень нравится младшая.

Я постоянно рядом с отцом. Мы приехали за морским воздухом, но он пока не отважился выйти из комнаты. Я открываю окно, но его раздражают крики чаек, и он велит к полудню его закрыть. Приходится хитрить. Я оставляю щелочку в окне и говорю отцу, что оно закрыто. Еще один повод пойти в столовую и помолиться с сестрами.