Обретение надежды

Для врача, особенно для онколога, нет ничего хуже, чем лечить знакомых, друзей, родных. Обычные больные проходят перед тобой более или менее безличным потоком. Неделя уплотнена до предела, а если ты к тому же занимаешься научной работой, переуплотнена. Ежедневная пятиминутка, которая длится не меньше часа. Общая клиническая конференция и конференция отдела. Профессорский обход. Операционные дни. Назначения, анализы, консультации специалистов, кипы историй болезней, дневник наблюдений, беседы с родственниками больных, виварий, экспериментальная операционная, Гималаи непрочитанной и незаконспектированной литературы в институтской читалке, отчеты перед замом по науке, собрания, совещания, коллоквиумы, кружок по изучению иностранного языка — всюду успеть, ничего не пропустить… Не так уж много времени остается у врача, чтобы просто посидеть на табуретке или на краешке постели возле больного, расспросить о доме, о семье, о жизни, узнать не только болезнь — человека, прикоснуться душой к его страданиям, надеждам, страху. Одно дело, когда перед тобой — просто рак желудка: есть возможность сделать радикальную операцию, подавить метастазы — прекрасно, нет — выше себя не прыгнешь, и совсем другое — когда Горбачев. Григорий Константинович Горбачев, муж Риты Нелепко, твоей бывшей одноклассницы и ненавистницы, ставшей подругой; жизнерадостный, со смешными белесыми бровками на круглом и рябом лице. Тот самый Горбачев, который после похорон Малькевича отвез тебя к ним домой, чтобы ты не задохнулась одна в четырех стенах от горя, а как-то отошла, вспоминая с Ритой Бобруйск, школу, желтый песчаный пляж Березины, жаркую толкучку танцплощадки. Тот самый Горбачев, который души не чаял в Сережке, клеил для него модели самолетов, посылал конфеты и цветные карандаши. Одним словом, тот самый Горбачев, к которому ты давно и прочно привязалась.

Она оторопела, увидев Григория Константиновича в приемном покое: не навестить ли приехал? Он посмеивался, пожимал плечами: уж выбрали бы для встречи местечко повеселее. Медкомиссия направила, а у нас порядки строгие: приказано — выполняй. Момент, правда, не шибко подходящий, работы по горло, вон даже в отпуск уйти не удалось. Рита одна в Сочи уехала, еле уговорил. А хорошо бы сейчас поваляться на пляже, ах, хорошо! Вечно эти врачи что-то выдумывают…

Нина сама попросила Сухорукова, чтобы Григория Константиновича положили в ее палату. Она еще не совсем ясно представляла, как коварны злокачественные новообразования, и была убеждена, что Горбачев попал в Сосновку по недоразумению: перестраховались врачи на медкомиссии. Ей нравилось думать, что именно она легко и быстро разберется в анамнезе, поставит, наконец, правильный диагноз, поассистирует Сухорукову на операции, а недельки через две-три они все вместе отправятся куда-нибудь за город, к реке, жарить шашлыки: на диво вкусные, сочные, душистые шашлыки получались у Горбачева, в «Арагви» таких не подадут…

Григорий Константинович любил Нину, но как врача не воспринимал. «Давай, давай, — всякий раз говорили его прищуренные глаза, когда она входила в палату, — давай, милая! Я ведь знаю, что тебе нравится выслушивать и выстукивать меня, и делать серьезный, глубокомысленный вид, словно ты настоящий профессор, валяй, если это доставляет тебе удовольствие. Лично мне все это, конечно, смешно, но раз так надо, все-таки хорошо, что я попал к тебе, а не к этому зализанному красавчику Ярошевичу. Валяй, не жалко…»

В тумбочке у него всегда была припрятана шоколадка или конфета; пока Ниночка осматривала его, Горбачев тихонько опускал гостинец ей в карман и радовался, если она не замечала, как ловко он это проделывает.

Вопреки предположениям Минаевой исследования продлились довольно долго. Григорий Константинович относился к ним с равнодушной терпеливостью солдата, давно привыкшего к тому, что приказы начальства не обсуждаются, а исполняются, даже если они тебе и не очень-то по душе, а высшим в данный отрезок времени его начальством были Сухоруков и Минаева. Он никому не докучал ни просьбами, ни жалобами, всегда был бодр и уверен в себе, и лишь когда над Сосновкой реактивные самолеты принимались вычерчивать белые петли, затихал и подолгу глядел в небо, приставив к глазам козырьком ладонь.

Рита обычно приезжала после шести, но Горбачев уже в пять томился у ворот с букетиком луговых цветов. «Господи, какой сентиментальный, — часто думала Нина, наблюдая за ним из окна ординаторской. — Будто из восемнадцатого века. А Ритка крутится с Ярошевичем. Где они снюхались, неужто в Сочи? Наверно, в Сочи, они вместе прилетели оттуда, я ведь помню, как он шмыгнул в толпу, заметив меня в аэропорту, тогда я не придала этому никакого значения, а оказывается… И что она нашла в самовлюбленном надутом индюке Ярошевиче, он же Григорию Константиновичу в подметки не годится, только что физиономия… Бедный Горбачев, хоть бы он не узнал, худо ему будет. Если бы меня Андрей так полюбил, я ни на кого и не глянула бы… Собственного счастья не понимает, дура».