Обретение надежды

В управлении было полно людей. Гулко хлопали двери, трещали телефоны, из конца в конец по длинному коридору перекатывались возбужденные голоса.

Николай с трудом пробился к заместителю начальника, коротко отрапортовал о прибытии. Пожилой бригадврач бегло просмотрел документы, по-волжски окая, одобрил его решение и тут же направил командиром медсанбата стрелковой пехотной дивизии, дислоцировавшейся под Минском.

— Товарищ бригадврач, — дрожа от возмущения, сказал Николай. — Я не мальчишка, а хирург с фронтовым опытом. Отправьте меня на границу, где бои идут, полагаю, там я буду нужнее, чем под Минском.

— Не беспокойтесь, дивизия в тылу отсиживаться не будет. — Заместитель начальника управления вытер платком круглую бритую голову и встал, показывая, что у него нет времени для пустопорожних препирательств. — У меня там комбата нет, в отпуске человек, в Читу уехал. Не занимайтесь болтовней, товарищ военврач третьего ранга, постарайтесь завтра утречком быть на месте.

После такой отповеди оставалось только взять предписание, козырнуть и уйти, что Вересов и сделал.

Дома мать встретила его испуганным, тоскующим взглядом: когда? Николай обнял ее, погладил по вздрагивающим плечам.

— Завтра, мама. Пока недалеко, под Минск. Не плачь.

— Вот и нагостевался. — Она осторожно провела холодными, в чернильных пятнышках пальцами по шраму на его щеке. — Ты там береги себя, сынок, не лезь зря под пули. Господи, господи, и что им, этим фашистам, от нас надо! Весь свет заглотили, теперь и на нас накинулись, чтоб им подавиться!

— Подавятся, — ответил он. — Где отец?

— В райком пошел. Тоже в вояки пнется, козел старый. Что ж тебе в дорогу собрать, соколик ты мой?

— Сам соберусь, дело привычное. Не беспокойся, пожалуйста.

Мать горестно поджала губы, покивала головой, села на табурет и заплакала.

У себя в комнате Николай достал из-под кровати чемодан, выгреб на стол книги и конспекты, рассеянно полистал их. Вот и кончилась адъюнктура, снова доучиваться — после войны. Хорошо, что жениться не успел. Федору сейчас труднее…

Александр Иванович вернулся из райкома хмурый.

— Уже собрался? А меня, выходит, в отставку. Староват… Да я, если хочешь знать, иного «ворошиловского стрелка» за пояс заткну! — Он сердито подергал себя за ус. — Слыхал, говорят, наши уже под Кенигсбергом десант высадили. Лупят фашистов в хвост и в гриву.

— Кто говорит? — удивился Николай: радио в доме не выключалось ни на минуту, ни о каком десанте ничего не передавали.

— Люди говорят, — уклончиво ответил отец. — Серьезные люди, зря болтать не станут. Недельки через две каюк этому сукиному сыну Гитлеру. Будет знать, как свое свиное рыло в наш советский огород совать.

Николай вспомнил финскую войну. Тогда тоже казалось — козявка, шапками закидаем. А протоптались три с лишним месяца. Нет, не протоптались, провоевали, и сколько же крови она нам стоила… А Германия — не Финляндия, она всю Европу сгребла да на себя работать заставила, двух недель маловато. К концу года управиться бы, и то хорошо.

— Нет, батя, — сказал он, — ты на легкую победу не настраивайся. У них внезапность — козырь, слышал небось, плюс техники полно, самолетов, танков… Нам весной в академии лекцию читали и документальные фильмы показывали. Армия у них крепкая, чего там говорить…

— Техника — это конечно… — пробормотал Александр Иванович, сраженный военным авторитетом сына. — А только немецкий солдат против нашего — не устоит. Кишка тонка. Я с ними воевал, знаю. Опять же, ты, сынок, рабочий класс со счета не сбрасывай. У них не сегодня-завтра революция начнется, как в восемнадцатом, на фронте братание пойдет. Нет, две недели — крайность, попомнишь мои слова.

Уже завтра первая жестокая бомбежка, превратившая чуть не половину города в дымящиеся, обугленные развалины, поубавит у старого учителя математики оптимизма. Нет, не в смысле победы, а в смысле сроков. В победу нашу он будет верить свято даже в тот миг, когда немецкий солдат набросит ему петлю на худую, жилистую шею и выбьет из-под ног табуретку…

— Ладно, пускай будет по-твоему, — усмехнулся Николай. — Давай-ка, на всякий случай, щель в саду выкопаем, а вдруг эти сволочи и на Минск налетят, хоть от осколков укроетесь.

До самого вечера они копали в саду щель, обрезая острыми лопатами корни яблонь, закидывая землей грядки со щавелем и молоденькой свеклой. Земля была тяжелая, через полметра пошла глина, лопатой не угрызешь, и они долбили ее ломом, сменяя друг друга, а мать, пригорюнившись, смотрела на них и слизывала с уголков губ слезы. Щель получилась глубокая, на дно набросали старых матрацев, сделали ступеньки.

— Укрылись, — горько пошутил отец. — Разве что прямое попадание… Ах, сукины сыны, сукины сыны, такой день испортили! Мои пацаны даже выступить не успели. А ведь у них первое место, можно сказать, в кармане было, сама Терехова тренировала.