Обретение Родины

Именно он помог нам переправиться через венгерские позиции. Минут пять мы плутали на ничейной полосе, под защитой белых флажков, сделанных из прикрепленных к веткам носовых платков. А еще через пять-шесть минут, после того как мы покинули передовые венгерские позиции, наши машины уже были окружены красноармейцами. Заметив белые флаги, командир их, старший лейтенант, вложил револьвер в кобуру и без оружия подошел к первой машине… Остальное господам известно.

И, спросив разрешения сесть, Кери опустился на свое место. Оба советских генерала молча посмотрели друг на друга. Член Военного совета встал:

— Благодарим вас, господа, за вашу интересную и ценную информацию. Все, что мы от вас узнали, будет сегодня же доложено нашему правительству. Сейчас вы гости Красной Армии, чувствуйте себя у нас, пожалуйста, как дома. После обеда вы сможете отдохнуть, к этому времени будут приготовлены для вас подходящие квартиры. А вечером, если господа не сочтут для себя слишком утомительным, нам хотелось бы побеседовать с вами еще раз. Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы прийти на помощь венгерскому народу в его борьбе за возвращение независимости и свободы. Повторяю, все от нас зависящее.

В пять часов пополудни состоялся обед.

За обеденным столом сидело семь человек: три венгерских гостя, два советских генерал-полковника, а с ним Тюльпанов и я. Володю Олднера попросили отобедать вместе с шестью гонведами, сопровождавшими Белу Миклоша.

За обедом Миклош произнес тост в честь русско-венгерской дружбы по оружию.

Член Военного совета ответил встречным тостом:

— Выпьем за то, чтобы между венгерским и советским народом установилась искренняя дружба. Чтобы эта дружба, — с подъемом произнес он, — помогла венгерскому народу зажить независимо и свободно. Выпьем за то, чтобы все более крепнущая и углубляющаяся венгеро-советская дружба послужила делу мира, на благо всех честных людей на земле!

Зазвенели бокалы.

Бела Миклош с чрезвычайно серьезным видом смотрел прямо перед собой.

Чукаши-Хект был явно не в духе.

Кальман Кери блаженно улыбался.

Однако из троих гостей хуже всего, как мне показалось, чувствовал себя среди нас именно Кальман Кери. Беле Миклошу, возможно, было здесь и впрямь не так уж плохо. Пил венгерский генерал за обедом весьма много, а когда дошла очередь до черного кофе, развеселился окончательно.

— А вот эти самые… русские щи… — обратился он вдруг ко мне, когда уже подали сладкое и я давно успел забыть, что мы ели на первое. — Из чего они делаются, эти щи, из свежей или квашеной капусты?

— Когда как, — ответил я.

— Ах, вот что! Теперь понимаю, — оживился Миклош. — Теперь для меня ясно, почему щи бывают то кислые, то пресные. Во время моего пребывания в Киеве я никак не мог додуматься, каким образом это получается.

Когда я перевел наш разговор члену Военного совета, он сделал мне выговор.

— Бросьте ваши шуточки, Балинт! Нехорошо подтрунивать над гостями.

Сколько я ни клялся и ни доказывал, он никак не хотел поверить, что я лишь слово в слово перевел ему то, что сказал венгерский генерал.

После обеда, часов что-то около шести, я по распоряжению генерала проводил Белу Миклоша до дому. Мне было приказано и в дальнейшем находиться при генерале и оказывать содействие во всем, что ему может понадобиться. Уже совсем стемнело, но все же было отчетливо видно, что на улочке, по которой мы шли, не сохранилось ни одного целого здания, с обеих сторон ее окружали руины. Лишь местами среди развалин возвышалась какая-нибудь уцелевшая печная труба.

Беле Миклошу отвели каменный дом в три комнаты. До войны в нем помещалась аптека. Самого аптекаря немцы куда-то угнали, а дом до последних дней использовали под офицерскую столовую. Миклош изъявил желание выпить кофе, и Чукаши-Хект сварил его на спиртовке. К кофе был подан коньяк. Кери вынул из своего саквояжа целую батарею коньячных бутылок, а также коробку фирменных сигар. Теперь гостем высокопоставленных венгерских офицеров, собравшихся в этой затемненной, окутанной тонкими, ароматными клубами табачного дыма комнате, был я. Желанным ли только?

Я попросил у Белы Миклоша разрешения удалиться, но он меня не отпускал. Еще раз повторил уже слышанную нами от Кери историю их побега и усердно пытался уверить, что, в сущности, это был не побег, а, наоборот, выполнение приказа господина правителя, и в данной обстановке это требовало большой храбрости. Миклош настойчиво угощал меня коньяком, каждый раз приговаривая: «Отечественный!..» Сам он пил очень много и становился все разговорчивей. Рассказал мне, как его принимал в последний раз Хорти. У правителя болели зубы, и он стонал.